Юрий Шапошников - Истоки богатырства. Секреты атлетизма

Едва прибывал наш состав в Белокаменную, как я, сдав вахту, спешил на арену барона Кистера. Здесь проводил тренировки, которые своей азартностью больше походили на состязания.

В то время в Москве была пора расцвета тяжелой атлетики — многие имена гремели! Москвичи все резались на рекордах с петербуржцами. Бывало, приду на арену к Кистеру и начинаю дразнить москвичей:

— Вы, говорю, ребята не слабые, но вам до наших далеко! Скажем, Железный Самсон или вот «малютка» Людвиг Чаплинский, тут вашему Дмитриеву-Морро делать нечего, побьют они его.

— Да что ты все про других — про себя скажи, на что годен?— со смехом говорил иной раз Кистер.

— Пожалуйста,— отвечаю.— Когда у вас соревнования? На той неделе в субботу? Очень хорошо! Как раз буду в Москве.

В субботу участвую в соревнованиях — срам! В поднятии тяжестей плетусь в хвосте, а в борьбе и вовсе последнее место.

— Хвастливого с богатым не сравнишь!— смеются мои соперники.

Дело в том, что мои переезды мало содействовали регулярным тренировкам, а про соблюдение режима и вообще говорить не приходилось, день перемешался с ночью. Но преодолел себя, начал и на стоянках заниматься гирями. Пассажиры собирались на мои тренировки глазеть. Пусть смотрят, за показ деньги не просим, со зрителями даже вроде азартней!

Улучшил я свои результаты- В 1899 году я выиграл почти все самые крупные состязания.

Побеждал дважды в состязаниях Велосипедно-атлетического общества, причем взял главный I приз «Его Императорского Высочества Великого князя Николая Николаевича»— тут все сильнейшие гиревики были представлены. Затем выиграл III приз на Всероссийском чемпионате. Газеты без конца печатали мои портреты, меня узнавали на улице —«чемпион идет!».

Все это льстило самолюбию.

— Пора тебе, брат, от парового котла на артистическую дорогу переходить — говорили мне и барон Кистер, и Ваня Лебедев, и доктор Краевский.

Очень мне было жалко бросать паровоз, да и бригада у меня подобралась отличная — но что делать? Совмещать рейсы с регулярными тренировками нет возможности, а молодость ведь быстро промелькнет! Но жребий был брошен... Уволился я с Николаевской железной дороги.

Для начала следовало выбрать псевдоним — такова традиция, да подыскать место работы. Недолго размышляя, я назвал себя «Россовым» — это дань привязанности к русской поэзии. Мои любимые строки — державинское: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс...»

Для начала я поступил на работу в сад Рейтера в Озерках, а затем переехал в известную «Аркадию» в Петербурге. Жалованье мне положили не ахти какое, да и мой репертуар для начала был довольно скромным. Как и мои собратья по призванию, я выжимал «бульдоги»,

толкал и вырывал штангу, жонглировал гирями. «Гвоздем» программы, привлекавшим зрителей, был трюк «качели». Кто из вас был на моих представлениях, знает, что это такое: я держу на себе качели, на которых раскачиваются десять-двенадцать человек из публики. Трюк не из легких, когда особенно взгромоздятся на качели шестипудовые дяди Вавилы да начнут резвиться — пропади они пропадом... Но что делать, сам выбрал себе такую работу!

Начались мои странствия по России — где только не бывал, какую только публику не развлекал! Утешало всегда то, что наш народ любит богатырей. Ведь именно выступление атлетов в любом цирке, в любом балагане ждут с особым нетерпением, именно на силачей идет валом народ. Куда бы я ни приехал, меня всегда окружают люди, в первую очередь — молодежь, спрашивают о том, как стать сильным, какие упражнения следует выполнять, и прочее. Такое внимание радует!

Журналист, сидевший в первом ряду, поднял вверх блокнот, привлекая к себе внимание:

— Насколько известно,— сказал он,— вам довелось нести службу в лейб-гвардии Преображенском полку, в роте Его Императорского Величества. В чем заключалась ваша служба? Не мешала она вашим выступлениям?

Шемякин улыбнулся:

— Вижу, что от господ журналистов ничего утаить нет возможности!

Он помолчал, обдумывая ответ. Затем продолжал:

— Да, я попал в роту, задачей которой была охрана царя. Служба была довольно сложной. Два раза в сутки приходилось стоять на посту — по четыре часа каждый раз. На наружных постах надо было терпеть любую непогоду — дождь, снег, мороз, жару. Любой из нас — даже самый нижний чин, должен был обладать развитой головой, сметкой, расторопностью. На каждого из нас возлагалась обязанность знать в лицо и по имени всех живших во дворе лиц, всю дворцовую прислугу. Кроме того, ежедневно проходили строевые учения, занятия по рукопашному бою и стрельбе.

В нашей инструкции, которую мы обязаны были знать наизусть, было написано: «Жилище русского царя должны окружать настоящие представители великой Российской Армии — здоровые нравственно и физически, рослые и красивые, любящие Бога, безгранично преданные Царю, умные, развитые, грамотные... В полк достойны попадать только такие солдаты, которые и дома, до службы, жили честно, не сделали ничего зазорного, не приняли на совесть недоброго дела, не опозорили себя...

Нижний чин, недостаточно осмотрительно выбранный и оказавшийся недостойным служить в полку, роняет честь своей части и подводит под ответ свое ближнее начальство. Честь служить в Собственном Его

Императорского Величества Сводном полку выпадает на долю немногих счастливцев, и потому честью этой надо дорожить в высокой степени».

Я, господа журналисты, привел эту выдержку не для того, чтобы блеснуть своей памятью, а для того, чтобы вы поняли условия, в которые мне по воле случая пришлось попасть.

Что и говорить, служба была почетной. Мы почти ежедневно видели многих высших сановников Российской империи. Общались с членами царской семьи. Так, великая княгиня Ольга Николаевна, девушка необыкновенной красоты и доброты, в Царском Селе устроила для солдат рождественскую елку с раздачей подарков. Сам император ежедневно снимал пробу с солдатской пищи. С этой целью существовал специальный футляр, в который ставились судки с пищей, которые относились к царю во дворец.

Однажды эта честь выпала на мою долю. Николай Александрович к пище едва притронулся, но изволил ласково обратиться с вопросом ко мне:

«Исправно ли кормят вас?»

Я по уставу ответил, что кормят «так точно, исправно!». У меня на языке вертелась просьба, но я не решался ее высказать. Царь заметил мою заминку, удивленно посмотрел на меня, но я ничего не сказал. Я нес обратно в кухню царский футляр с судками, а на душе у меня кошки скребли. Фельдфебель первой роты Алексей Курбатов, меня сопровождавший, спросил:

«Ты что, Шемякин, сегодня как в воду опущенный?»

«Дело плохое — в Михайловском дворце готовится чемпионат России!»