Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Человек из подполья страдает от обостренной сознательности. Здоровый «человек дела» не видит проблемы в том, что законы природы управляют человеческой жизнью, и даже доволен таким раскладом. А сознательный думающий человек осознает, что предопределенность в духе естественных наук несовместима с многогранным человеческим мышлением и свободой выбора. Сознательный человек постоянно натыкается на «каменную стену» естественных законов, в результате чего становится жертвой психологической «инертности».

«Наука научит человека… что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы».

Цель социальных наук – просчитать желания человека наперед и предсказать его будущее. Тогда «на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений». Если прислушаться к научным рациональным доводам, протест человека из подполья может показаться отрицанием ради отрицания и отречением от здравого смысла во имя иррациональной свободы. Поэтому он предпочитает прятаться, а не действовать; изолироваться, а не выстраивать диалог; озлобляться, а не искать счастья. Но даже эта стратегия обречена на поражение, как отмечает он сам, «злоба у меня, опять-таки, вследствие этих проклятых законов сознания, химическому разложению подвергается».

Однако внимательный читатель увидит в размышлениях героя Достоевского нечто большее, чем просто неприятие социальных учений Просвещения. Ему действительно удается найти противоречия в этой доктрине. Главное из них касается свободы. Сторонники Просвещения обещают освобождение от многих привычных источников контроля: семейных, политических, религиозных. Но в это же время применение принципов Просвещения ненамеренно, но ограничивает свободу. Эта проблема была емко сформулирована героем «Бесов» Достоевского Шигалевым: «Я запутался в собственных данных: и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом».

Как такое возможно? Во-первых, социальные науки признают правдивым только то, что может быть подтверждено математикой, механикой и естественными науками, – это уже ограничение свободы. Во-вторых, сторонники Просвещения обычно слишком наивно полагают, что все их идеи очень легко претворить в жизнь. На самом деле для этого нужно изменить и человеческую натуру, и структуру общества, а это подразумевает методы принуждения и даже жестокости, что со свободой несовместимо.

На самом деле разрыв между теорией и практикой еще шире. В попытке просчитать действия людей наперед сторонники теории просвещения приняли всех людей за рациональных эгоистов, а это, конечно, было ошибкой. Предполагалось, что все люди воспринимают выгоду одинаково, а все зло можно искоренить с помощью образования и политических реформ. Но они не учли как минимум два фактора. Во-первых, так называемое развитие цивилизации зачастую сопровождается кровопролитием и жестокостью. Во-вторых, у людей есть глубочайшая потребность быть по-настоящему независимыми в своих решениях. Люди, как утверждает человек из подполья, готовы даже на очевидно безнадежные и даже саморазрушительные деяния, чтобы доказать, что они вольны поступать как вздумается. Можно сказать, герой Достоевского предвосхищает знаменитое высказывание Ницше о том, что «человек предпочтет хотеть ничего, чем ничего не хотеть».

Как это зачастую бывает и у Ницше, в «Записках из подполья» сам по себе нигилизм – не конечная цель, а протест или подготовка к нему. Всегда есть надежда, что отрицание приведет к утверждению. Человек из подполья признается, что не хочет оставаться антигероем, который только и делает, что извращает и отвергает идеи современников. «Вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!»

Бездействие, озлобленность и нигилизм, которые воплощает собой человек из подполья, вовсе не альтернатива теории Просвещения, а ее прямое последствие. В конце повести герой насмехается над своими оппонентами: «Я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины». Книга Достоевского – это reductio ad absurdum (доведение до абсурда), или, если выразиться точнее, reductio ad nihilum (доведение до нигилизма) теорий его оппонентов.

Проект Просвещения ставит перед нами множество вопросов: что есть реальность? Что есть человечность? Насколько мы можем быть свободны? Как хорошо мы знаем себя? Как правильно подмечает человек из подполья, теория Просвещения – перенос математических наук на социальные, основанный на редукционистском предположении о том, что все реальные вещи можно измерить. Из-за таких допущений просветителей остро встает вопрос свободы человека и пределов самопознания. О них говорится еще в самом начале «Матрицы». Во время одного из первых разговоров Морфеус говорит Нео, что тот находится внутри компьютерной программы, где представления человека о самом себе сильно искажены. Далее он заявляет, что реальность – не более чем электрические импульсы, интерпретированные мозгом, а Матрица – мир нейроактивной стимуляции. «Анатомирование человека», как его называет Достоевский, нивелирует саму возможность самопознания.

«Навуходоносор» очень напоминает достоевское подземелье. Летающий на «пиратском софте», со всеми своими гаджетами, способными воздействовать на человеческое сознание, он походит на миниатюрную копию Матрицы. Но у людей на его борту, в отличие от людей в Матрице, нет непробиваемой уверенности в себе. Он также не обладает всемогуществом и автономным контролем агентов Матрицы. Выброшенная в «пустыню реальности» команда бунтарей с трудом добывает информацию о прошлом человечества, смутно понимает свои текущие задачи и не лелеет особых надежд на будущее.

У жизни в «пустыне реальности» есть своя цена. Во-первых, человеку необходимо признать, что вся его предыдущая жизнь проходила в иллюзии. Как и у Достоевского, ложное чувство свободы сопровождается ложным ощущением собственной целостности, самоконтроля и контроля над будущим. Более правдоподобная концепция свободы строится на чувстве неопределенности и внутренних противоречиях, и заставляет еще сильнее ценить человечество. Сначала мы должны заподозрить, что что-то не так, как это было в случае с Нео, а уже затем искать ответ. Ведь нами движет вопрос.