Вадим Михайлин - Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции

Встречаются двое, один говорит: «Представляешь, у меня кот — дрессированный». — «Это как?» — «Да вот, понимаешь, пристрастился срать посреди комнаты. Ну, я его мордой в говно, повозил минуту и в форточку выкинул. На следующий день прихожу — опять насрал. Ну я опять повозил минуту — и в форточку. И так всю неделю. А вот вчера прихожу…» — «И чо, не насрал?» — «Да нет, насрал… И зашарился куда-то. Ну, я думаю, поваляюсь пока, жрать захочет, вылезет, продолжим разговор. Через полчаса выходит. И смотрит. На меня, потом на говно. На меня, опять на говно. А потом к говну подскакивает (исполнитель отчаянно мотает головой из стороны в сторону), минуту мордой возится — и в форточку».

В ряде случаев кот и кошка становятся героями «разовых» анекдотов, обыгрывающих конкретную особенность «культурного знания» о котах. Сидят на крыше кот с кошкой и орут. Потом решили передохнуть. (Исполнитель открывает рот, закрывает его и оборачивается к воображаемой партнерше): «Ты у меня единственная! Ты несравненная! Я люблю тебя! Я все для тебя могу сделать! Я за тебя жизнь готов отдать!» Кошка (исполнитель рассматривает ногти, потом меланхолически поднимает голову)’. «Сколько раз?»

Надоел мужику кот. Посадил его в сумку, отнес в лес, выкинул. Приходит домой, а кот уже там. Ну, посадил еще раз, отнес подальше, через ручей, выкинул. Возвращается, а кот снова дома. Ну, отловил, в сумку, в машину, увез черт знает куда, по каким-то проселкам, через один лес, другой, третий. Вышел из машины, шел, шел, шел по лесу — выкинул. Идет обратно. Шел, шел, шел, понимает, не туда. Пошел в другую сторону. Опять лес. Темнеет уже. Замерз. Достает мобилу, звонит домой. Берет жена. Он ей: «Слушай, кот дома?» — «Дома». (Исполнитель вздыхает и смотрит налево и вниз): «Позови его к телефону».

Понятно, что последний анекдот — уже постсоветский, но он вполне укладывается в описываемую здесь традицию, так что я решил им не пренебрегать.

Последняя серия — про кота и мышку. Но поскольку ключевым персонажем там, как правило, является не кот, то и речь о ней пойдет чуть ниже.

Мышка в позднесоветском анекдоте — своеобразный конкурент зайца в роли этакого мелкого хюбриста, нахала и беспредельщика. С рядом понятных значимых расхождений. Во-первых, она еще меньше по размерам, что усиливает хюбристический эффект. Во-вторых, она чаще всего обитает в домашнем пространстве. И в-третьих, в отличие от зайца, который всегда самец, мышь — неизменная самка. Участницей «сексуально заряженных» сюжетов она становится регулярно, как и заяц. Но заяц, как правило, характеризуется либо как мелкий сексуальный разбойник, готовый ухватиться за любую случайную возможность, чтобы подвергнуть сексуальному унижению зверя, который крупнее и сильнее него (и здесь секс — не более чем эвфемизм насилия и социального реванша), либо как инфантильный незадачливый трикстер, неспособный адекватно оценить эротическую возможность. Мышка — хюбрист во всем, включая сексуальность.

Лежит на полу недопитая бутылка портвейна. Мышка в нее залезла, налакалась, а вылезти не может (исполнитель изображает хаотические движения очеловеченного существа, попавшего в стеклянную клетку). Идет мимо кот. Мышка: «Кот! Вынь меня отсюда!» — «А что мне с этого будет?» — «Ну что-что… Ты прям как маленький…» Кот берет бутылку, вытряхивает мышку, та р-раз — и в норку. Кот: «Мышка! А обещала!» (Исполнитель встает в горделивую позу очень нетрезвого человека и, подбоченясъ, произносит нетвердым голосом): «Ну чего вы хотели от пьяной женщины…»

Поймал сытый ленивый кот мышку. Держит ее так на ладони, смотрит и говорит (исполнитель переходит на меланхолическую интонацию): «Ну, мышка, жить-то небось хочется?..» Мышка (исполнитель резко меняет тон, изображая подворотенную оторву, и произносит с оттяжкой): «С тобой штоль, козел?» (Исполнитель морщится и изображает резкое отшвыривающее движение): «Фу, гадость, аж есть противно!»

Поймал кот мышку. Она ему: «Отпусти меня! Я исполню любое, даже самое смелое твое желание!» — «Знаю эти твои „исполню". Так что лучше я тебя съем. (Исполнитель задумывается.) А хозяину в тапки нассать я, пожалуй, и сам в состоянии».

Поводом для появления этих анекдотов стал старый диснеевский мультсериал Уильяма Ханны и Джозефа Барберы «Том и Джерри» (1944), показанный по советскому телевидению в конце 1970-х. Классическая пара из предельно маскулинного и маргинализированного хищника (в данном случае — кот Том) и маленькой жертвы, неявно феминизированной и вынужденной выступать в роли трикстера (мышь-самец по имени Джерри), уже давала основания для эротического прочтения сюжета — как это было, скажем, в случае с анекдотами про Чебурашку и Гену. Но в данном случае повод еще более очевиден. В двенадцатом выпуске «Тома и Джерри» под провокативным названием «Mice аге Suckers for Dames», что можно приблизительно перевести как «Мышей тоже ловят на баб», Том использует заводную мышь, похожую на Мэй Уэст [81], чтобы заманить Джерри к себе в рот. Еще раньше, в середине семидесятых, по советскому телевидению изредка показывали черно-белые диснеевские короткометражки, в которых тоже попадались эротически провокативные мыши.

В качестве функционального аналога мышки в позднесоветском зооморфном анекдоте иногда действует белочка — еще один мультипликационный персонаж с традиционно феминными очертаниями фигуры.

Встречаются две белочки. «Что нового?» — «Да вот, вчера с жирафом переспала». — «И как?» — «Не понравилось. Суеты много. То беги вверх целоваться, то беги вниз отдаваться».

Стоят две белочки за стойкой в аптеке. Заходит ежик. Подходит к стойке, кладет четыре рубля и говорит: «Мне двести презервативов» [82]. Белочки переглядываются: «Хи-хи!» (Исполнитель медленно переводит взгляд с одной воображаемой белочки на другую, роется в кармане, потом отсчитывает на стойку четыре виртуальные копеечные монеты): «Двести два».

Примерно с той же частотой, что и белочка, функции маленькой эгоцентричной женщины у мышки заимствует лягушка:

Выходит на берег реки заяц с полотенцем. Утро, прохладно. Он так, поеживаясь, подходит к воде, а там на песочке лежит лягушка пузом кверху и загорает. Заяц: «Лягушка, а вода-то сегодня холодная?» Лягушка (исполнитель акцентированно и неспешно приподнимает воображаемые темные очки): «Я, между прочим, здесь как женщина лежу, а не как термометр».

Впрочем, вернемся к мышке. Сексуальность — не единственная сфера, в которой проявляются ее хюбристические наклонности.

Собрались три мыши выпить. Одна говорит: «Давайте по одной — и споем». Выпили, спели. Вторая: «А теперь еще по одной — и спляшем». Выпили, сплясали. Третья (исполнитель радостно отдувается)’. «Ну, теперь по третьей и пойдем котов пиздить!»