Вадим Михайлин - Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции

Ночь. Открывается холодильник и из него вываливается огромная жирная мышь. Во рту кусок колбасы, на шее сосиски намотаны, в одной лапе кусок сыра, в другой банка шпрот. Идет, переваливаясь, в угол, а там перед норой ма-ааленькая такая мышеловка с засохшим кусочком сыра. Мышь (исполнитель смотрит вниз и горестно вздыхает)’. «Нет, ну чисто дети…»

Идет ночью через джунгли слон. Темно, страшно (исполнитель раздвигает руками воображаемые заросли). Выходит на полянку — тихо, луна — и вдруг из кустов на него два огромных красных глаза. (Исполнитель вздрагивает): «Ой, кто это?!» — (Исполнитель переходит на дискант): «Я мышка!» — «А почему у тебя глаза такие?» (Дисканту исполнителя становится истошным)’. «А потому что я какаю!»

Отдельная категория зооморфных персонажей — это насекомые, так или иначе попадающие в зону обыденного внимания советского человека. Из них два вида — клопы и тараканы — воспринимаются как некий сниженный аналог «маленького народца»: вроде подземных жителей из «Черной курицы» А. Погорельского, по которой в 1975 году Юрий Трофимов снял кукольный мультфильм. То, что в качестве базового текста в данном случае использовалась именно «Черная курица», косвенно подтверждается на сюжетном уровне. Большинство анекдотов про клопов и тараканов так или иначе связаны с темой изгнания соответствующего «маленького народца», при том что самым эмоционально заряженным моментом сюжета о Черной курице является вынужденно-добровольное изгнание маленьких подземных жителей. Этот же эпизод сказки содержит и самый мощный заряд дидактического пафоса — который всегда был для советского анекдота чем-то вроде красной тряпки. А если учесть, что ни тараканы, ни тем более клопы не были желанными гостями в советских домах и квартирах и что попытки борьбы с этой напастью, зачастую безуспешные, рано или поздно предпринимались едва ли не в каждом советском домохозяйстве, логика анекдотической деконструкции исходного сюжета станет очевидной.

Встречаются двое: «Как жизнь?» — «Да клопы заели. Что только не пробовал: и травил их, и кипятком щели проливал. Хоть бы хны». — «А где живут?» — «Ну где, в диване». — «Тогда вообще не проблема. Как раз зима, выносишь диван на мороз и оставляешь на три ночи. Вымерзнут все до единого». — «Да пробовал» (в голосе у исполнителя усиливаются трагические ноты). «И что?» (Исполнитель, обреченно)’. «Обратно заносят».

Встречаются двое: «Как жизнь?» — «Да тараканы одолели. Трави — не трави, одна херня». — «Есть способ». — «Какой?» (Исполнитель переходит на заговорщицкий тон): «Приди домой вечером, сделай морду чайником, открой входную дверь, сядь на табуретку посреди комнаты и скажи громко: „Все, надоели вы мне. Уходите и не возвращайтесь! 44Только самое главное — не смейся ни в коем случае». Ну, приходит мужик домой, разделся, поужинал, открыл дверь, поставил посреди комнаты табуретку, сел, прокашлялся (исполнитель переходит на интонации театрального декламатора)’. «Все, надоели вы мне. Уходите и не возвращайтесь!» И смотрит, изо всех углов, из щелей, из-под дивана, холодильника, из сортира, выходят тараканы. С узелочками, чемоданами, детишек за руку ведут. Строятся в колонну — и на выход. А последним идет понурый таракан с клопом на поводке — и жалостно так оглядывается. Мужика смех разбирает, крепился-крепился, потом как прыснет. Таракан (исполнитель изображает чистую детскую радость): «Он пошутил! Он не сердится! Все по домам!» Существуют различные вариации этого сюжета. В одной из них экзорцизм осуществляется обходом всей квартиры с произнесением в каждом углу ритуальной фразы: «Еда вся кончилась. Валите отсюда». Заканчивается анекдот, конечно же, тем, что счастливо уснувшего хозяина квартиры ночью будят вернувшиеся тараканы фразой: «Хозяин, вставай, мы пожрать принесли». Есть варианты, деконструирующие не только базовый сюжет «Черной курицы», но и пафос брежневской компании по возвеличиванию подвига советского народа в Великой Отечественной войне:

Встречаются двое соседей. «Слушай, как у тебя с клопами?» — «Да ужас какой-то. Жрут по-черному». — «И меня». — «Слушай, а давай их между собой стравим?» — «А как?» — «Ну, иди, встань перед кроватью, сделай лицо посерьезней и скажи (исполнитель переходит на левитановские интонации)’. „Родина в опасности! Враг покусился на нашу родную землю. Все, кому не безразличны судьбы отечества — встаньте на его защиту!" А я своим то же самое скажу». Ну, возвращается мужик домой, встает перед кроватью (исполнитель делает лицо кинематографического бойца Красной армии, уходящего на фронт)’. «Родина в опасности! Враг покусился на нашу родную землю. Все, кому не безразличны судьбы отечества — встаньте на его защиту!» Смотрит, выходят из кровати клопы, строятся в колонну — и на выход. Подождал-подождал, не возвращаются. Лег спать. Не кусают. Продрых до утра как младенец. Утром первым делом к соседу: «Ну как у тебя?» (Исполнитель начинает чесаться с паническим выражением на лице): «Да ужас. Мои победили. И всех твоих в плен пригнали».

В постсоветские времена пафос изгнания уступит место психоделическим вариациям на ту же тему. Вот анекдот, который я услышал уже в начале нового века:

Встречаются двое: «Тебя тараканы не достают?» — «Доставали». — «И что ты сделал?» — «Карандаш купил. Китайский». — «И как?» — «Да ничего. Сидят в углу, рисуют».

В отличие от клопов и тараканов, мухи — персонажи парные, а блохи — и вовсе одиночные. Собственно, муха — давний обитатель анекдотической традиции, но в анекдотах середины XX века она скорее выступала в качестве обстоятельства, а не самостоятельного действующего лица: как правило, в контекстах, связанных с приемом пищи. Впрочем, даже и в этой тематической области бывали исключения:

Встречаются две мухи, одна толстая, довольная, другая тощая и унылая. Толстая: «Ты что, все по мусоркам отираешься?» — «Ну да, как деды и прадеды…» — «Ну и дура. Другие времена, поворачиваться надо». — «Это как?» — «Ну вот я, например, живу в столовой. Как только обед — бац к кому-нибудь в стакан со сметаной или в компот. Меня ложкой оттуда — р-раз! А мне только облизаться — и сыта до вечера». Через неделю встречаются, вид тот же. «Ты что, деды и прадеды?» — «Да нет, пробовала я. Не получается. Из сметаны вынут, всю оближут, хорошо хоть не сожрали ни разу». — «Дура, кто ж в студенческой столовой подъедается?»

В позднесоветские времена мухи пусть не часто, но получают право на самостоятельные сюжеты:

Залетают две мухи в спортзал. «О, классно, сколько воздуху, сколько места!» — «Ага, холодно только». — «Ничего, надышим!»