Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Мне показалось, что она всхлипнула и что у нее на глазах появились слезы. Или это были дождевые капли?

Мы стояли возле витрины бара. Я ей предложил зайти со мной в бар и выпить что-нибудь. Она отказалась.

— От алкоголя, — сказала она, — мне станет еще хуже. Впрочем, я выпью кофе.

— Вы вероятно ничего не ели сегодня? — сказал я.

— Ничего, — ответила она.

— Зайдем, — предложил я.

Мы нашли столик, сели. Я ей помог снять пальто.

— Вот тут, — виновато улыбаясь, сказала она, — была пуговица.

Мы заказали бутерброды и кофе. Она стала нервно постукивать пальцами по столу, потом посмотрела на пальто и повторила:

— Вот тут была пуговица! — Потом посмотрела на меня и сказала: — Спасибо. Как только мы расстанемся, я наложу на себя руки.

И, со свойственным женщинам непостоянством, она чуть дрожащими руками открыла сумку и вынула из нее липстик.

Я не знал, что делать. Уйти и оставить женщину одной — она непременно покончит самоубийством. Не уходить, но разве я могу взять на себя обязанность постоянного телохранителя незнакомой женщины? В том, что она говорила правду, я не сомневался. Никакой выгоды разыгрывать трагедию для нее не было. Это было в годы экономического кризиса, и вид мой был далеко не шикарный.

— Еще чашку кофе? — спросил я. С помощью липстика она определенно похорошела и оживилась.

— Нет, — сказала она и встала. — Спасибо за кофе. Мне пора уходить.

— Куда? — спросил я.

— Никуда, — ответила она. — Просто уходить.

— Обещайте мне, что вы ничего не сделаете до завтрашнего дня, — сказал я, — а завтра утром позвоните мне по-телефону. Вот номер.

— Спасибо, — сказала она и взяла записку с номером.

— Обещаете?

— Обещаю.

Мы расстались. Она мне не позвонила.

С самого детства я ненавидел Ибида. Я, несомненно, был бы гораздо более интеллигентным, образованным и сведущим человеком, если бы Ибид не мешал мне наслаждаться чтением серьезных вещей. У меня нет желания умалять заслуги Ибида перед наукой, искусством и литературой. Несмотря на то, что я Ибида ненавижу, я его уважаю за широчайшую эрудицию, за глубочайшие познания, за умение принимать активное участие в обсуждении любой темы.

С детства я пытаюсь добыть биографию Ибида и ознакомиться с жизнью этого замечательного человека, все понимающего и все знающего. Но люди сведущие говорят мне, что Ибид не человек, а сверхъестественное существо, созданное учеными для того, чтобы их, не дай Бог, не обвинили в умении писать интересно и занимательно.

В детстве я был очень любознателен. Особенно интересовался я историей; до сих пор ею интересуюсь. Попалась мне в руки книга о Наполеоне, и я с увлечением на нее набросился. Но первая же страница привела меня в отчаяние. О самом Наполеоне на первой странице было только пять строчек. Вся остальная часть страницы была занята сносками и ссылками на Ibid. При том, сразу же за именем Ибида стояли какие-то таинственные знаки препинания, римские, арабские цифры и латинские буквы. Когда я дошел до консульства, мой мозг уже превратился в яичницу, и Ибид властвовал над всеми моими думами. Тогда-то я его впервые и возненавидел.

Признаться, я до сих пор не понимаю, для чего нужны все эти глубокомысленные сноски, которыми серьезные авторы уснащают свои произведения? Почему все, что сказано в сноске, не может быть включено в текст? Почему в статье о Наполеоне непременно должно быть написано так: «В ту ночь Наполеон простудился и стал кашлять». А затем, внизу страницы, под особой черной чертой, курсивом: «1) По утверждению Жерома де ла Пупэна, Наполеон простудился не в эту ночь, а на следующее утро».

То же самое, ведь, можно сказать в самом тексте: «В ту ночь Наполеон простудился и стал кашлять, хотя, по утверждению Жерома де ла Пупэна, он простудился только на следующее утро».

По-видимому, нельзя. Ибид не разрешает.

Мне говорят, что научный журнал не примет статьи, в которой нет Ибидов, и что студент никогда не получит диплома, если представит диссертацию, в которой Ибидов мало.

В одном сборнике стихотворений Пушкина каждое стихотворение снабжено таким количеством примечаний и сносок, что они занимают в книге втрое больше места, чем пушкинский текст. Например:

Как1) ныне2) сбирается3) вещий4) Олег5)

Сноски: 1) «Как» — в потерянной рукописи Пушкина, найденной Н. Лернером, написано не «как», а «так»: «Так ныне сбирается вещий Олег». Однако, по мнению пушкиноведа фон Мольтке, Пушкин вначале написал «вот как», а не «как», но выкинул слово «вот» для размера. См. фон Мольтке, X, 122, пр. ск. мв., а также Ибид, X, 123–124 1/ 2.

2) «Ныне» — буквально значит «теперь», но Пушкин вряд ли имел в виду это значение слова, так как Олег не мог сбираться теперь, когда он сбирался тогда. Один из современников Пушкина, Демьян Бедный, утверждает, что в первой редакции пушкинской баллады было написано «Вот так когда-то собирался вещий Олег», но и Дебюсси, и фон Мольтке сомневаются в правильности утверждения г. Бедного. Ибид, X, 126, фру-фру.

3) «Сбирается». Русскому языку свойственны такие сокращения, и Пушкин, глубокий знаток и ценитель русского фольклора, ими часто пользовался. «Сбирается» вместо «собирается», «сбивается» вместо «собивается», «сбрасывается» вместо «собрасывается». Пушкин также часто писал «млад» вместо «молод», «злато» вместо «золото», «хладно» вместо «холодно» и «хлатно» вместо «халатно». См книгу В. Кактуса «Пушкинский фольклор» и С. Мальтуса «Фушкинский польклор». Ибид, V, 967, тпру.

(Тут сноски кончаются на одной странице и, вследствие нехватки на ней места, переносятся на другую страницу. Бедным беспризорным сноскам с текста на последующих страницах приходится искать убежища где попало).

4) «Вещий». По поводу этого слова до сих пор идет оживленный спор между пушкиноведами. В найденной профессором А. Форункулом потерянной рукописи Пушкина сказано не «вещий», а «вещи», и не «сбирается», а «сбирает». Таким обрезом, в этой редакции получается: «Так ныне сбирает вещи Олег». Так как гениальный Пушкин всегда любил точность и ясность, строка «Так ныне сбирает вещи Олег» звучит гораздо яснее и убедительнее, чем «Как ныне сбирается вещий Олег». Удивительно, что Лермонтов, очень любивший Пушкина, никогда по этому поводу не высказался. А. В. Трахтарарахтенберг утверждает, что Пушкин переменил слова «сбирает вещи» на «сбирается вещий» по настоянию графа Бенкендорфа, узревшего в выражении «сбирает вещи» — намек на бегство Чаадаева за границу. См. А. Трахтарарахтенберг «Бегство Чаадаева» XX, 1026, храп. Ибид, XX, 1026 1/ 8, храп.

5) «Олег». По мнению некоторых историков, в том числе Ивана Карамазова, это был вовсе не Олег, а новгородский посадник по прозвищу Ольха. Ибид, XXX, 21 — очко.