Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная [сборник]

— …хо, хо… Гм. Вот так мы и перевоплощаемся. Итак, — он слорнировал наряд-квитанцию, — гражданин Щукин, с вас за раму и племянника.

За классное исполнение мужской роли и гуманизм в искусстве он получил большую «Экстру»,

— Смерть! Поверженному смерть! — алкала крови чаша Колизея.

Луций Муций Куций свирепо занес меч.

— Ударю мимо сердца, — шепнул он. — Умри фиктивно.

Риакуешь ради меня? Ты настоящий ТОВАРИЩ, Луций!!

— Ты это… тово… без высоких слов, — смутился польщенный гладиатор.

Резануло болью под мышкой. Я сделал мостик, ковырнул сандалией воздух и закостенел на песке.

Толпа взревела. И, ахнув, замерла.

Я приоткрыл глаз: ловко, головкой, Луций принял венок, брошенный из ложи Цезаря.

— Отныне он ГРАЖДАНИН Рима! Гражданин Куций Л. М.!! — ликовали трибуны…»

— Чуркин! Анатолий!! Оглох, что ли? К директору.

Я вернулся в свой в©к за миллисекунды и задвинул ящик стола с раскрытым романом о римлянах.

«Если директор назовет просто Чуркиным — свободно могут прибавить. Десятку», — считал я варианты, шагая по коридору. — «Ежели ТОВАРИЩ Чуркин — остаемся при своих и расписываемся «Ознакомился» в приказе со взысканием…»

Дорожка, мягкая и длинная, как удавшаяся жизнь, вела к зеленому столу-стадиону. Мне не предложили сесть в кресло, состоявшее как бы из мячей, обтянутых кожзаменителем.

— Полюбуйтесь, ГРАЖДАНИН Чуркин А. П., — ржавым голосом оказал директор и протянул мне повестку.

«До гражданина докатился!» — молча воскликнул я и, как подпиленный, упал в упомянутое выше кресло.

Неохватна информативная значимость…

Но давайте на примерах.

Вы потушили сигарету и вспомнили, что лет десять не были в Большом. Посмотрите рекламу в вечерней га-зете. Сегодня балет «ПРОТОПОП АВВАКУМ». Или — собор лауреатов.

Скажем прямо, вам не стоит суетиться перед зеркалом.

Собирайтесь спокойно.

Начало-то в 19 часов!

Вы страдаете морокой болезнью.

Отличная болезнь!

Живите.

Выполняйте план.

Но не огибайте! Мыс Горн. Не плавайте зимой в Бискайском заливе. И на Черном море.

Но можно и наоборот. Так думает рекламное бюро и предлагает вам Черноморский круиз в ноябре.

Погас ваш голубой экран. Выписывайте марки телевизоров из объявлений. Теперь вы знаете, от каких покупок вам следует воздержаться.

Реклама помогает. Развлекает.

Моего соседа.

Вот вчера.

С 8-00, как сообщало объявление, в Чертанове открывалась новая булочная. Иван Степанович, человек большой души (он одалживает мне плоскогубцы), уже затемно занял позиции у дверей точки. Затем лично пронаблюдал, как зав. отделом кадров Чертановского торга разрезал ленточку.

— Уходите без покупки? — упрекнула И. С. кассирша-долгожительница.

— Ну вас. Некогда, — буркнул ветеран и помчался на выставку-продажу гарнитуров «Грация». Уклонившись от примерки и покупки, труженик для порядка глянул в газету. Дирижерские палочки распродавались в другом конце города.

— Вам на какой темперамент? — вежливо, спросил продавец. — Вот этой можно проколоть концертмейстера. Этой — ковырять в зубах при овациях…

Величие предстает в бронзе и камне. Памятник бы Ивану Степановичу за великое простодушие.

Основу жизни добывали для полива трудно, как нефть в фильме «Оклахома».

На одна тысяча шестьсот четвертом ведре живительной влага оставила его жена.

На седьмом валенке покинула его дочь (в валенках дозревали помидоры). Но…

Опять взмывают жаворонки и падают цены на парниковые огурцы. И опять она (весна) и он (Евдокимов Иван Степанович) неуклонно пробуждают к жизни соки земли, циклически воспроизводят помидоры и прочую клубнику.

Одиноко, но упрямо, таскает Евдокимов И. С. ведра с живительной, хватаясь то за печень, то за рукоятку насоса. И тут соседка по участку протягивает ему руку дружбы и резиновый шланг.

Растет производительность труда и большое чувство. Появляется время и Иван Степанович заканчивает работу над двустишием:

Да, тт. читатели, наши герои уже вместе употребляют и реализуют лук, равно как и другие дары сада и огорода. На рынке у них выработалась хватка (критерии оптимальной конъюнктуры) и приятный южный акцент.

…В один из вечеров той прекрасной поры, когда сходит (по четыре рубля за килограмм) клубника, он обнял ее там, где почки, и, боясь захлебнуться счастьем, с тупым оптимизмом стал смотреть на клумбу. Там росло на четыре рубля флоксов и на семь георгин в лучах догоравшего солнца в теперешнем масштабе цен.

— Тринадцать плюс четырнадцать, — цифровым кодом заговорил И. С.

— Двадцать семь, — суммировала она и они слились в поцелуе, непродолжительном по причине наличия летающих кровососущих.

Двадцать семь соток?

Это же вам… латифундия!

Мы молчали.

Никто не хотел умирать.

Мы внимательно завтракали океанической рыбой с острой костью и с неизвестным доселе экзотическим названием.

— Отличная кость, — оказал я, больно уколов палец. — Что если бы добавлять ее в точильные камни?

Взвешивая будущее нового абразива, я спросил:

— Ну, так как же свадьба у Бек-Гороховых?

Вчера вечером я дезертировал из подъезда этих Бек-Гороховых, сунув жене наш свадебный дар — электромочалку (при левом положении рукоятки агрегат рассекал говяжьи кости).

— Салат из картошки с танцами за шестьсот рэ, — компактно доложила дочь.

— Глупо. Хватило бы тридцать лет платить за…

— Это бывает раз в жизни, обыватель, — не выдер-жала жена.

— И больше.

Жена покраснела. Брак со мной был для нее третьим.

— Вспомни свою свадьбу. — Перед этой фразой жена словно бы выпила грамм двести змеиного яда.

— Был налет, было затемнение, были пельмени и тархун. Это зеленая водка, — разъяснил я дочери про тархун, так как она знала все про пельмени. — Пельмени ты подала с опозданием на четыре часа, но никто не расходился.

— И Геннадий не расходился, — с хорошим лицом прошептала жена.

— Какой Геннадий?!

Вдыхая аромат надвигавшейся схватки, дочь убавила газ под чайником.

— Это тот, который волочился за своими свояченицами? — спросил я голосом волка, притворяющегося бабушкой.

— Что значит «Д’Арк Жанна 241-18-48» в твоей записной книжке? — парировала жена. — Если б Геннадий остался в живых, женившись на сестре Маше, или наоборот, или они развелись бы с Лидой, — отрешенно считала варианты жена, — то я… Сухарь! Кислый рационалист!