Владимир Котенко - Служебный гороскоп

— От этих мракобесов всего можно ожидать, — вздохнул Мулатов. — Вечно плетутся в хвосте…

— Хорошо, оставим церковь в покое. Ваши главные герои женаты. При этом он из деревни, она из столицы. Получается неувязка…

— Я расторгну их брак. Сейчас это несложно. Ее обратно в город, его в деревню. Вот только дети. Что будет с ними?

— Пусть выбирают, — дал совет Чернов, — с отцом или с матерью.

— Они же малолетние…

— Тогда одного в город, другого в деревню, — комбинировал Белов.

— Все вверх тормашками, — пробурчал Мулатов, — вместо одной организации — две. Зачем?

— Для сокращения штатов и с целью дальнейшего улучшения идейно-художественных качеств произведений, — объяснили секретари.

— Идите, Мулатов. И на досуге подумайте, как жить дальше. Кончите перестройку в произведениях — милости просим.

Дрожащей рукой Мулатов поправил галстук. Но оказалось, что его вовсе нет на месте. Такое с Мулатовым случилось впервые с тех пор, как он стал получать гонорары.

Мулатов брел по улице, не видя дороги. Его нес людской поток. Незаметно для себя писатель оказался у бани, автоматически купил билет, разделся, взял шайку. Отворил дверь и в ужасе попятился. Женщины беззаботно, как будто так и надо, мылись совместно с мужчинами.

— Не пужайся, — усмехнулся банщик, — баню тоже разделили. Все моются по производственному принципу: городские мужики с городскими бабами, но зато отдельно от деревенских.

— Что стоишь как херувим? — гаркнула басом мордастая, распаренная, как бурак, дочь Евы. — Потри спину.

Мулатов выскочил из бани немытый.

В мире за это время все изменилось. Деревья росли попарно, трамваи бегали рядом по одной колее, а там, где раньше торчал один милиционер, теперь стояло двое.

Мулатов, шатаясь, сел сразу в два трамвая и крикнул:

— За двумя зайцами погонишься, ни одного не убьешь!

Двое кондукторов высадили его у вытрезвителя. Заботливые руки раздели Мулатова, как ребенка, и поливали водой из брандспойта. Потом ему сделали укол.

При заполнении анкеты работники городского вытрезвителя спохватились, что обслужили чужого клиента.

Мулатову принесли тысячу извинений и передали коллегам из сельского вытрезвителя. Процедура повторилась. Получив еще долю успокоительного, Мулатов потерял сознание.

«Скорая помощь» привела его в чувство только затем, чтобы узнать, кому он принадлежит, и сразу же укатила: по нечетным числам она обслуживала городское население.

Мулатов скрестил руки на груди и умер.

Но он не отмучился и после смерти. Похоронную процессию с телом Мулатова прогнали с городского кладбища на сельское, а оттуда вернули обратно.

Вместо «мама» и «папа» первое, что он произнес в младенчестве, были слова: «Прошу слова!» При этом сказаны они были на чистейшей латыни. В связи с этим многие делали догадки и прогнозы. «Будет великим оратором», — ставили люди ему гороскоп. И эти слова оказались пророческими. Не достигнув отроческого возраста, он выступал на пионерском собрании по вопросам морального разложения пионервожатых, запрашивал отчеты о количестве беременных старшеклассниц, требовал отменить поцелуи, ратовал за запрещение показа взрослым фильмов с маркой «Дети до шестнадцати лет не допускаются». Он не стремился стать ни инженером, ни врачом, ни агрономом, он не желал иметь дело ни с какой специальностью, он хотел быть профессиональным оратором, ибо знал, что сейчас время обтекаемых слов и длинных мускулистых языков. В день своего совершеннолетия он выступил на комсомольском собрании с программой речью. О чем? Трудно сказать. К этому времени он приобрел способность говорить ни о чем по нескольку часов кряду. Люди купались в его словах, как в масле, нежились, плескались, загорали, его слова обволакивали тело, будто вата, слова были мягкие и теплые, словно женское тело. Для невысокой аудитории у него был всегда припасен анекдотик, который он умело вкрапливал в нужное место, а сердце интеллигентов брал совершенной латынью, приобретенной неизвестно откуда, вероятнее всего, от бога, ибо никогда ее не изучал и в Древнем Риме не был даже проездом.

Природа, наделив его многими качествами, кое в чем и обвесила. Например, из каждых шести букв он не выговаривал пять, голос имел слабый и сиплый, но он его развил и укрепил способами, известными с древности: лежал с пудовыми гирями на груди, воздерживался от плодов и острых кушаний типа «харчо», отвергал лук и чеснок, много пел, дышал через платок, вне трибуны молчал, общался при помощи коротеньких записок, часто очищал желудок английской солью, особенно после похмелья, но пьяницей его считать не следует, поскольку он больше всего пьянел от собственных речей. Слова жгли его изнутри, как изжога, гортань пересыхала, будто летняя дорога, и, если он не выступал хотя бы день-другой, он чувствовал, что жизнь останавливается.

Вся его предшествующая ораторская деятельность была только предтечей, разбегом, увертюрой к отчетно-выборному собранию с повесткой: о шпингалетах и замазке. Он начал готовиться к этому собранию еще за год, при старой замазке и шпингалетах, понимая, что замазка замазке рознь. В плане подготовки к собранию он уходил на природу и в стороне от городского шума шлифовал свое искусство. Для этого нужны были камни, камни и еще раз булыжники. Он разбивал глыбы кувалдой, набирал камней полный рот и говорил, говорил. Половинки перекатывались и гремели, застревали в зубах, как шары, но он настойчиво загонял их в лузу. Подчиненные привозили ему камень на грузовике, а обратно увозили щебень для ближайшей новостройки.

И в торжественной обстановке открылось долгожданное собрание.

— Прослушайте меня благосклонно, — начал он.

Застрявший в зубах булыжник со свистом рассек воздух и пронесся над головами.

Он подготовил речь и за шпингалеты и против них, то есть за замазку. И хотел выступить в зависимости от того, какая речь у него получится лучше. В первой речи он обосновал историческую необходимость шпингалетов, во второй, напротив, как дважды два доказал неотвратимый приход замазки. Так как речи получались одинаково хорошо, он произнес их обе сразу.

Семь дней и ночей длилась эта речь. Во вводной части он заговорил об эмансипации женщин в связи с 8 Марта, потом, даже не выпив стакана воды, перепрыгнул к 1 Мая, перешел на День защиты детей, потом перемахнул на День рыбака, танкиста, строителя и, сведя воедино все праздники, закончил здравицей в честь следующего Нового года.

На другой день вышли из строя стенографистки, в третьи сутки президиум попадал от усталости, на четвертые зал дрогнул от неожиданного землетрясения, но собрание игнорировало это стихийное бедствие. Никому не разрешалось покидать собрание, даже по нужде, женщины рожали прямо в зале крепких, горластых ребятишек, которые тут же подключались к прениям.