Владимир Котенко - Служебный гороскоп

— Вперед! Только вперед! — заявил он подчиненным. — Надо двигаться, а не стоять!

— Давайте починим лифт, будет движение, — усмехнулся дворник Пахомыч.

— Куда? — презрительно вопросил домоуправ. — Вверх-вниз? Это иллюзия, а не движение!

— Дом, он и есть дом, — заметил Пахомыч. — Не будешь же его по земле двигать?

— А почему? — осенило начальника. — Сколько ему можно топтаться на месте? Тридцать лет, считай, как прирос к фундаменту. Позор! Давайте двигать. Хотя бы за город. На чистый воздух. В леса! На поля! Озера!

— На вылазку! На вылазку! — радостно закричали штатные единицы.

Согласия жильцов, конечно, не спросили, но кое-кто из них стал срочно менять квартиру.

А как-то утром штатные единицы вооружились ломами, веревками, катками — стали толкать дом. Половина напирала сзади, другая половина, используя богатый опыт бурлаков, впряглась веревками с фасада. Дом врос в землю, будто пень. Кряхтел и скрипел, как обыватель, и не двигался. Видимо, при его строительстве не учли главного: способности к передвижению во времени и пространстве.

— Толкай на гору! — суетился домоуправ. — С горы пойдет сам.

— Мертвое дело! — заключил Пахомыч. — Он коммуникациями, как корнями, в землю врос.

Отключили газ, воду, отопление. И дом вдруг пошел, оставляя фундамент и осыпавшиеся балконы. Поднялась пыль, с потолков упали люстры. Из соседних домов прощально махали шелковыми платочками.

— Счастливого пути!

Когда выехали на главную улицу, вспомнили, что забыли подвалы, погреба и гаражи.

— Заворачивать за гаражами?! — запросил инструкцию дворник Пахомыч.

— Зачем? — удивился домоуправ. — Быт, он только в ногах путается. Надо радоваться, что мы от него отделались.

Отставшие жильцы ходили по улицам, спрашивали:

— Скажите, пожалуйста, здесь наш дом не пробегал?

— А какой он из себя?

— Типовой. Девятиэтажный, крупнопанельный. Без особых примет. Понимаете, отлучились в магазин, приходим, а его уже нет.

Пристроившись за каким-то «Запорожцем», дом ехал по проспекту. Впереди, задрав хвост, бежали собаки. Начальник расхаживал по крыше как по капитанскому мостику.

— Лева руля! — командовал он. — Стоп, машина! Красный свет! Хотите, чтобы нам талон прокололи? Стоп, говорю!

По дороге подвозили каких-то бабок с бидонами. Оказывали услуги туристам с автостопами. Дом функционировал, как и прежде: рассматривались жалобы на санузлы и холодные батареи, решались вопросы благоустройства и озеленения. Жильцы утром уходили на работу, вечером возвращались, если удавалось найти дом по новому адресу.

Начальник ежедневно подводил итоги:

— Вчера мы прошли только три километра. Это черепашьи темпы. По графику мы должны уже подъехать к ресторану, а все еще отираемся около бара. Этак за лето мы за город не выберемся.

К осени заехали в тупик. Не успели затормозить и так врезались в один небоскреб, что набили себе шишку в два этажа, а на кухнях пролились щи. Обитатели небоскреба выскочили на улицу, стали сотрясать воздух кулаками:

— Куда прете? Не видите, дом стоит?

— Зачем же вы его на нашем пути поставили?

— Так вон же кирпич висит: домам проезд запрещен!

Нагрянула ГАИ. Стала проверять тормоза.

— Они проектом не предусмотрены, — разъяснил домоуправ.

— А где фары? Почему без номеров?

— Номер на стенке, а лампочки у подъездов перегорели.

— Куда держите путь?

— Вперед!

— А путевка у вас есть?

— Нет.

— Платите штраф.

Произвели капитальный ремонт чужому дому и стали думать, что делать дальше.

— Поехали назад, — предложил дворник Пахомыч. — Лучше прежнего места нету.

— Да, надо спешить, пока его не заняли, — согласился начальник. — И вообще неизвестно: в правильном ли мы идем направлении. Движемся ли мы вперед? А вдруг назад? Ведь все относительно. Движение не самоцель.

Прозвучала команда:

— Заворачивай оглобли!

Кто тянул, стал толкать, кто толкал — потянул. Дорога была знакомая, на обратном пути подобрали кирпичи, карнизы и пару секций. Встречные дома теперь вели себя более благоразумно и уступали дорогу. Даже небоскребы пятились в сторону, говоря: «У них не все дома!»

Скоро показались родные пенаты.

— Земля обетованная на горизонте! — закричал начальник. — Пламенный привет вам, подвалы! Миллион поцелуев, погреба! Дайте руку, гаражи! Только вдали от вас понимаешь, как вы дороги и близки.

Дом, будто бегун, сделал последний рывок и встал на прежний фундамент, как на пьедестал почета.

— Мы вернулись на пять минут раньше срока! — одобрил домоуправ. — Это хорошие показатели.

— Какие планы на будущее? — спрашивали соседи.

— В следующий раз к Черному морю поедем, — огласил цели домоуправ.

Над входом висела надпись: «Что написано пером, не вырубишь топором».

В огромной комнате за столом сидели писатели и, понурив головы, автоматически строчили. Скрежетали перья, цокали языки, раздавались тяжелые вздохи и радостные всхлипы, хрустела изорванная бумага, резко попахивало гонорарами.

В поисках вдохновения бегали из угла в угол, сталкиваясь друг с другом лбами, из-за чего у писателей наблюдался высокий травматизм.

— Почему они не пишут дома? — спросили мы у секретаря Союза писателей.

— Так удобнее, — объяснил он. — В любой момент мы можем им подсказать, помочь, вовремя поправить и отечески пожурить.

— А почему они сидят попарно?

— Писатель, а рядом критик. Писатель творит, критик читает каждое слово и — или оставляет, или вычеркивает. А это табель посещаемости. На эту доску писатели вешают номерки, когда приходят утром. Это утвержденные темы и развернутый план. У нас восьмичасовой рабочий день при пятидневной неделе. Если кто-нибудь ленится — оставляем на сверхурочную.

— А как же с вопросом вдохновения? — спросили мы.

— Если бы токарь работал только по вдохновению, а машинист по вдохновению водил паровоз, далеко бы мы уехали?

В это время раздался звонок, ставящий точку над рабочим днем. Впрочем, никто из писателей ручку не бросил, во всем чувствовалась железная дисциплина.

— Моя школа! — удовлетворенно потер руки секретарь. — Ладно, можно кончать! — крикнул он. — Я думаю, что мы сегодня тысяч пять строчек человечеству дали согласно графику и взятым обязательствам.

Творческие единицы вздохнули, встали, скрипя стульями, пошли к стене. Критики тоже встали. Они привычно и равнодушно сняли со стеллажей длинные хлысты, пощелкали ими в воздухе. Болтая о всякой всячине, писатели стянули рубашки.

— В чем они провинились? — спросили мы у секретаря.

— Ни в чем особом. Просто профилактика.

Критики встали напротив своих подшефных, засучили рукава и поиграли бицепсами. Особенно отличился один с мускулатурой гладиатора, решительный, уверенный в себе, с налитыми кровью глазами.