Владимир Котенко - Служебный гороскоп

— А что же делать?

— Ждать новой инвентаризации.

Я жил в конторе целый год и на себе испытал, как небрежно у нас относятся к государственному имуществу. Меня толкали, пинали, какой-то идиот вытатуировал на моей поверхности: «Маша + Гриша = любовь», словно на дверце шкафа. Шустрые девицы обменивались при мне такими новостями, что я только возмущенно поскрипывал, меня не принимали за одушевленный предмет.

Наконец снова пришла комиссия, глянула в бумаги.

— Странно… У нас под этим номером значится сейф. А вы кто?

— Человек.

— Не может быть.

Возник спор. Кто-то сказал:

— Ну какой же это сейф? Сейф широкий и пузатый, а он худой и высокий. Скорее это вешалка.

И меня перевели в вешалки. И вот уже сослуживцы, входя в контору, бросали на меня свои пальто. Я не возражал.

Но моя жена ворчала:

— Ты все еще в вешалках ходишь, а люди вон уже давно в руководящие кресла выбились. Твой школьный товарищ в филармонии роялем служит. На нем знаменитые гастролеры играют. С самим Рихтером связан по рукам и ногам.

Через год снова пришла комиссия и перевела меня в настенный эстамп ценой 15 рублей.

— Спишите меня, ради бога, — взмолился я.

— Не имеем права, сроки не вышли. Тебе еще висеть три года, а только потом ты станешь на ноги.

Далее я был вентилятором, служил телефонным аппаратом, новогодней елкой, наконец, стал ковриком для ног. И снова пришла комиссия. Ощупала меня со всех сторон, посмотрела на свет.

— Да, коврик свое отработал. Какие будут предложения?

— Списать.

И меня списали по акту. Я помчался к выходу, но снова разочаровал вахтер.

— Стой! Куда бежишь?

— Домой.

— Не спеши. Вон видишь костер? Жгут списанные вещи: стулья, диваны и прочее. Гляди, как хорошо полыхает тот эстамп, которым ты когда-то был. Сам туда пойдешь или тебя понесут?

— Куда?

— В костер.

— Выпусти, — прошептал я.

— Не имею права. Проси, чтобы тебя куда-нибудь передали. Это можно.

— Так передайте жене.

— Нет, она частное лицо. А передать вещь можно только организации. По реестру.

И тут я оттолкнул вахтера и сбежал.

Сейчас меня разыскивает милиция. Обвиняет в краже казенного имущества. Говорят, что украл самого себя.

Был большой языческий праздник. Толпы народа стекались: главный жрец должен был сделать доклад о величии человека.

— Все пришли? — спросил жрец. — Отсутствующих нет? Двое? А причина уважительная? Если да, то можно начинать… Человек! — завыл жрец. — Как высоко ты поднялся! Ты перерос богов потому, что сам их создал. Без тебя не росли бы деревья, не летали птицы, не текли ручьи, не дули ветры. Без тебя не было бы тебя. Когда я вижу тебя, человек, мне хочется упасть на колени и поцеловать тебя, человек. И тебя, лесоруб, и тебя, охотник, и тебя, гончар, и тебя, самая последняя немощная бабушка. А теперь, человек, мы, по обычаю предков, должны принести тебе что-нибудь в жертву. Ну чем отблагодарить тебя, чтобы компенсировать твои все деяния? Хочешь, мы принесем тебе в жертву всех наших баранов? Хотя нет, это грозит нам остаться без мяса. Хочешь в жертву коров? Хочешь? Гм… Но наши дети останутся без молока. Что у нас еще есть? Лошади? Но у нас их так мало, а грузоперевозки растут. Нет, ты достоин бо́льших наград, человек! Хочешь, мы отдадим тебе все золото, что у нас есть, все драгоценности? Но удовлетворит ли тебя этот проклятый, презренный благородный металл? Да и самим нужен.

У нас нет ничего, что бы было тебя достойно, человек! Нет того подарка, чтобы соответствовал твоему величию. Нет и быть не может. А хочешь, мы принесем тебе в жертву человека? И не одного, а, возможно, двух, трех, четырех? А хочешь всех? Мы все умрем во имя тебя, человек. Пусть льется рекой кровь, пусть прославится твое имя! Воины, слушайте мою команду! Руби! Коли!

Когда солнце ушло за сосны, в выкрашенном хной осеннем лесу зазвенел председательский колокольчик.

— Все на собрание! Явка на добровольных началах, но строго обязательна!

Гномы бросали топорики, снимали с плеч вязанки дров, как ненужную общественную нагрузку, прятали в мох кошелки с грибами и спешили занять места поближе к выходу. Они привыкли: собрания у них проводились 365 раз в году. На повестке дня стоял всегда один и тот же актуальный вопрос: почему не растем?

Оратор стучал кулачком о трибуну так, что у пролетавших мимо стрекоз дрожали крылья. Сам он стоял на пеньке и казался всем Эйфелевой башней.

— Мы застряли в росте на каких-то 15—20 сантиметрах. Карлики смотрят на нас с высоты положения, даже Мальчик с пальчик указывает на нас пальцем. Кто меньше нас? Только мошки, бабочки, гусеницы, козявки… Жизнь, настоящая жизнь проходит мимо! А ведь каждый гном в душе великан. Надо только собраться с духом, и, преодолев эту роковую черту, пробить брешь в потолке, и прыгнуть выше головы. Но объективные причины путаются в ногах, садятся на плечи и тянут вниз. Конечно, небольшой рост налицо. Вон тот гном в красной шапочке раньше был рядовым товарищем, а теперь он — ого-го! Председатель нашего многоуважаемого собрания. Под стать ему и другие. Вон тот гном из осинника, в желтой кофточке. Раньше он был пешкой, а теперь — ого-го! — секретарь счетной комиссии! Все растут. Один уже член месткома, другой агитирует, чтобы все были агитаторами. Кое-кто гонит паутину-рутину из нашего леса. Не пришла ли пора определять наш рост не сантиметром — это формальный рост, — а какой-нибудь другой, более новой мерой?

Кружились ночные бабочки над фонарем у стола, муравьи лезли в чернильницу, ехидно ухал филин, шустрила сова, заглушая голос докладчика, надоедливо пищал комар над ухом председателя, беспрерывно шел дождь, но гномы не разошлись, только накрыли разгоряченные полемикой головы лопухами. Каждый знал: наступит зима, трибуну накроет, как белой скатертью, снегом, и тогда придется еще труднее.

И тут появился молодой высокий гном.

— А ты почему не на собрании? — закричали на него все.

— А зачем? Я и так расту…

В городе под страхом смерти запрещена смерть. Приказ гласил:

«В целях уменьшения смертности запрещается смерть во всех ее видах. Запрещается вешаться, травиться газом, стреляться, принимать смертельные дозы снотворного, бросаться под транспорт, включая гужевой, прыгать с самолета без парашюта, подставлять голову под удар падающих деревьев и молнии, исключая те случаи, когда на это дается специальное разрешение властей. Аннулируются похоронные бюро, гробовщики, кладбища, эпитафии, венки. Слово «смерть» вычеркивается из всех словарей. Срываются с лица земли памятники, как напоминание о бренности земного существования. Крематории переоборудуются в родильные дома, морги — в дворцы бракосочетания. Запрещаются стихи, воспевающие смерть. Не поощряется бледность и смертельная опасность. Человеку должен быть присущ бодрый взгляд на жизнь и полная уверенность в завтрашнем дне.