Владимир Котенко - Служебный гороскоп

— Кто тут давал объявление? — весело крикнул он с порога.

— Я! А что?

— Ну так получай нимб… Уф… еле дотащил… Тяжеленный, зараза!

Золото брызнуло мне в глаза. Так вот он какой, нимб, так вот оно то, что грезилось мне длинными бессонными ночами.

Из скромности я стал отнекиваться:

— Не мой… мой был поменьше диаметром, сила излучения была всего двадцать единиц, расстояние до макушки тридцать сантиметров, а в центре лунный камень.

— Ладно, чудак. Носи этот!

— Но я недостоин.

— А ты расти над собой.

— Но чем я могу вас отблагодарить?

— Сочтемся. Сегодня ты мне, завтра — я.

И он ушел, сияя от радости. При самой необузданной фантазии нельзя было предположить, какие замечательные люди живут у нас в городе. Сразу после старичка явилась женщина и принесла свой нимб в хозяйственной сумке. Скромно, даже не назвавшись, оставила его у моего порога и ушла. Потом на проволоке, как колесо, прикатил свой нимб соседский мальчишка-вундеркинд.

— Возьмите, дяденька, вам нужнее, — сказал он.

А потом граждане пошли широким потоком. Я брал у всех, потому что лишних нимбов не бывает, и, как шашлык, нанизывал их себе на макушку. На голове началось сияние, будто на пожаре. При ходьбе они гремели, как повозка с металлоломом, от тяжести моя шея согнулась и голова упала на грудь. Они мешали спать, по утрам приходилось натирать их до блеска наждаком, беречь от сырости и воров. В кино они загораживали экран, и мне кричали сзади: «Эй, шляпа, сними шляпу!» Знакомые меня сторонились — я стал слишком яркой личностью. Ушла любимая девушка: она не решалась целоваться при таком ярком свете и опасалась, что какая-нибудь железка свалится ей на голову. Я дал объявление: «По сходной цене продается нимб». Желающих не нашлось. Сгорбившись, шатаясь, я нес свой крест. Ноги дрожали, коленки подгибались. А как-то я упал, и нимбы привалили меня надгробной плитой.

Штатные единицы зароптали.

— Тот год Петров, нынче Петров, хоть и дело завалил, завтра опять будет Петров.

— В том и наше преимущество, — сказал Петров. — Хоть один кандидат, зато хороший.

Но чтобы не прослыть догматиком, ввел в списки для голосования, кроме себя, еще товарища Иванова.

— Пусть победит достойнейший! — заявил Петров. — А сейчас, друзья, слово самому товарищу Иванову.

И, как Райкин, сделал оборот вокруг своей оси.

— Здравствуйте! Я — Иванов, — сказал тот же Петров, но измененным голосом. — Хочу задать моему конкуренту один деловой вопрос. Почему, товарищ Петров, плохо работаете?

И снова сделал оборот в триста шестьдесят градусов.

— Это ложь! — ответил самому себе Петров.

Снова оборот.

— Нет, плохо.

Пируэт.

— Клевета! За десять лет не было ни одной жалобы.

— Чем вы это докажете?

— А я вообще не работаю, — выкрутился Петров. — Существовали кое-какие недостатки в прошлом, но я их устранил.

— Вы не устранили недостатки, — ехидно заметил Иванов.

— Почему? — крутанулся Петров на одном каблуке.

— Потому что у вас нет недостатков. Голосуйте, товарищи, только за меня!

— Нет, за меня! — сделал Петров двойной пируэт.

— За меня!

— Нет, за меня!..

Иванов и Петров закрутились с такой скоростью, что слились в одного кандидата.

— За Иванова! — страстным жестом призывала правая рука.

— Нет, за Петрова! — давала левая рука по рукам правой.

Всех покорила та страсть и энергия, с которой Иванов отстаивал общее дело. Симпатии были на его стороне.

— Малы твои шансы, — сказали Петрову штатные единицы. — Насолил ты нам — дальше некуда…

И все как один отдали голоса Иванову.

Мы сидели на берегу, лузгали семечки и с профессиональным интересом наблюдали, как тонет человек. Если бы мы не были спасателями, то несомненно бросились бы ему на помощь, а сейчас долг заставлял нас сидеть сложа руки. Правда, один из нас, самый молодой, полез было в воду, но мы его вовремя схватили и связали.

— Ты что, хочешь ему сделать хуже? Сколько мы их ни спасали, они все свое — тонут, — сказал главный. — Они надеются на нас и потому лезут в самую глубину. Ну пойди его спаси, если хочешь погубить. Потому что, по существу, это не спасение, а обман. Чем больше их утонет, тем меньше они будут тонуть. Не спасать ты его должен, а, напротив, сделать все, чтобы его никто не спас.

— Спасите! Спасите! — закричал утопающий.

— Ну чего ты кричишь? — вздохнул главный. — Неужели из-за того, что мы тебя спасем, должны погибнуть сотни других людей? У меня сердце кровью обливается, когда я вспомню, как будут плакать их дети, родные, знакомые.

Утопающий нырнул и долго не выныривал.

— Кажется, осознал человек, — облегченно сказал главный. — Поднялся, можно сказать, над своим уровнем.

Утопающий вынырнул. Тут встал наш водолаз.

— Мне не нравится твоя философия безделья, — сказал он главному. — И твои софизмы. Нужно засучить рукава и действовать.

Он взял кружку и начал вычерпывать из моря воду.

— Продержись немного! — кричал он утопающему.

— Тону!

— Не торопись. Ты видишь, сколько у меня работы!

— Не вычерпаешь кружкой море, чудак! — хмыкнули мы.

— Я верю в человеческие возможности. В час я вычерпаю тысячу пол-литровых кружек. В сутки это составит 12 000 литров. В месяц — 360 000. В год — 4 320 000, даже за вычетом перерывов и выходных. Огромная цифра! Перед ней дрогнет любое море!

— Но вода-то обратно стекает.

— А это уже не мое дело.

— Нет, это не метод! — вскричал я, самый решительный из них. — Черпать кружкой море, когда человек тонет! Спасательный круг. Сию же минуту!

И я кинул его бедняге. Он ухватился за него, как за соломинку, в его глазах затеплился луч надежды.

— Лови еще! — крикнул я. — Лишний круг не помешает… И еще!.. И еще лови… На-ка вот этот для перестраховки.

Я набрасывал ему на шею круги, как резиновые кольца на стержень.

— А теперь вот этот, побольше… И вот этот, потяжелее.

Он скрылся, погребенный спасательными кругами.

— Караул, спасают! — закричал он.

Это были его последние слова.

У нас в конторе проводили инвентаризацию имущества. По кабинетам ходила комиссия и ставила номера и печати на шкафы, диваны, графины, лампочки, шпингалеты, на все, что попадется под руку. Другие вовремя разбежались, а я замешкался и не успел заметить, как кто-то хлопнул меня печатью по лбу, проставил на нем номер.

— Теперь уж не пропадет, — сказала комиссия и с чувством выполненного долга удалилась.

Я попробовал смыть печать — не смывается. Потер рукавом — не стирается. Вечером уныло поплелся домой, но у выхода меня перехватил вахтер.

— Стой! Выносить не списанные вещи не разрешается.