Владимир Котенко - Служебный гороскоп

— На вас сигнал.

— Какой сигнал?

— Что вы слушаете то, чего не положено.

— Вам-то какое дело?

— Мы в наряде. По всему району мотаемся и все сигналы проверяем.

— Кто вас на это уполномочил?

— Крестный.

— Какой еще крестный?

— Служебная тайна. Ну еще раз извиняемся. Оклеветали вас соседи. Наши вы люди, сразу видно… Зачем вам Москва? Вам и дома неплохо. Вы вон зря время не теряете.

У порога сержантик хихикнул:

— Ну, Титова, ты даешь! А такой тихоней казалась. Недотрога! Прямо этот, как его, синий чулок. А ты вон где? Под одеялом! Да ты не волнуйся, я ни слова. Милиция — могила.

Они ушли, а Нина еще долго сидела на кровати, закрыв лицо ладонями.

— Ой, влипла я! Прощай моя репутация!

Бабаков вскочил и стал названивать по телефону.

— Сейчас разберемся! Алло, райком!.. Молчат. Алло, райисполком! Тоже молчат. Алло, милиция! Ни гугу. Связи нет, что ли?

— Какая странная ночь!

Бабаков вышел на улицу, посмотрел с порога, вернулся, доложил:

— Ого! Провода отрезаны!

Он стал решительно одеваться.

— Вы куда ни свет ни заря?

— В город поеду! Буду жаловаться. Безобразие!

Нина устало зевнула.

— И мне тоже вставать? Ой, как спать хочется!

— А вы поспите. Теперь никто мешать не будет.

— Так ведь репортаж писать надо.

— Утром напишете. Пойдете в правление, там вам главный зоотехник все про надои расскажет. Особых успехов нет. На уровне прошлых лет топчемся. В погребе молоко, позавтракаете. Вкусное, не то что у вас в городе, разбавленное. Ну, спите.

— А можно? А это удобно? В чужой постели?

— Удобно, удобно. Будете уходить, ключ под крыльцо бросите. Спокойной ночи, Нина.

— Простите, пожалуйста, что я заставила вас себя обнимать. И целовать.

Нина вдруг всхлипнула.

— Вы чего это ревете?

— Я первый раз в жизни с мужчиной в постели. Что вы теперь обо мне подумаете?

Бабаков рассмеялся. Заявил, что готов с ней под одеялом хоть всю жизнь… слушать приемник.

— Ну спите, спите. Закрывайте глаза, руки под щеку. Быстро! Мне идти надо.

— Поцелуйте меня, — улыбнулась Нина.

— Зачем? Опасность миновала, — захохотал Бабаков.

— Чтобы уснуть. А вы что подумали? Меня мама всегда на сон грядущий целовала.

Бабаков поцеловал ее в щеку, погладил по голове, посидел, дожидаясь, пока она уснет, попытался расправить вихор у нее на затылке, но вихор упрямо сворачивался вновь, как колючий еж в момент опасности. Скоро Нина и в самом деле уснула, словно ребенок у ласковой матери. Он встал, на цыпочках вышел.

Бабаков выжимал из газика все, что тот мог дать после десятилетней эксплуатации. Плохая грунтовая дорога бросала машину как крошечное судно в могучий шторм — то выносила вверх, на гребень бугра, то бросала в бездну ямы. В город он поспел как раз к открытию газетных киосков.

Корж приходил на работу раньше всех, вычитывал гранки, смотрел новый макет, согласовывал по телефону с райкомом все сомнительные места. Когда Бабаков вошел к нему в кабинет, Корж что-то ожесточенно писал и рвал написанное. Но гостю обрадовался.

— А, Бабаков! Входи! Ну как дела в колхозе?

— Засыпали в закрома миллион обязательств.

— Продовольственную программу выполните?

— Если не помрем с голоду. Вася, скажи, что же это на свете творится?

— А что?

— Ты в Москве давно был?

— Давно.

— И ничего такого особого не слыхал?

— Да о чем ты, чудак? — насторожился Корж.

— Понимаешь, ночью мне не спалось, вертел приемник. И вдруг сквозь вой глушилок знаешь что услыхал?

— Что?

— Съезд был.

Корж испуганно заморгал белесыми, как типографский свинец, глазами, приложил палец к губам:

— Тссс… Ты мне ничего не говорил, я ничего не слышал. Би-би-си небось правду клевещет?

— Нет.

— «Голос Америки»?

— Москва!

— Советую об этом не распространяться, а то уже один такой загудел. Далеко от Москвы.

— За что?

— Тоже Москву слушал.

— Что же делается, Вася? Я утром бросился к киоску, центральных газет нету. В гостинице телевизор включил — только местные передачи да фильм «Кубанские казаки». Может, все-таки был съезд? Скажи как на духу.

Редактор убедился, нет ли кого за дверью, закрыл ее на крючок, зачем-то опустил жалюзи на окно, а после этого зашептал заговорщицки Бабакову в ухо:

— Был! Но это строго между нами.

— Почему же скрываете? Что происходит, в конце концов? Перемен боитесь? И скажи мне честно, кто такой крестный?

Корж гневно сгреб гранки в кучу.

— Антон, послушай добрый совет. Ступай к себе в колхоз и не возникай. Чего ты ерепенишься? Живи по-древнеримски: слушай, смотри и молчи. У них такой жизненный принцип был, возведенный в кредо. Ну вроде нашего: сопи в тряпочку. А кто возникал, того чик — и нету. Чему тебя я всю жизнь учил? Сопи в тряпочку.

— Да, уж учили нас очень оригинально. Маркса мы учили по Энгельсу, Ленина — по Сталину, Дюринга — по «Анти-Дюрингу». И в конце концов отучили думать.

Корж стукнул своим интеллигентным кулачком по столу, но грохота не получилось, звук был какой-то неубедительный, нестрашный.

— Ну и правильно! Хватит думать! Пора работать! Ступай! Я занят! Мне гранки читать надо, а тебе коров доить.

Бабаков вышел на улицу. Чутье подсказывало, что он никакой информации не выудит, если пойдет в райком или милицию, лишь навлечет на себя подозрение. Решил звонить в Москву. По случаю раннего часа почта была пустой, за стеклянной загородкой сидела служащая с вязанием. В его сторону она даже не посмотрела. Наменяв у нее пятнадцатикопеечных монет, Бабаков вошел в кабину. В столице жила его родная сестра. Он набрал ее номер.

— Алло! Москва! Привет, сестренка! Как жизнь? Как дела? Не болеешь? А ребятишки? Ну и слава богу! Да ничего, ничего. У меня все нормально. Железно! Железно, говорю! Живем за железным занавесом! Как, как… Потом объясню, при встрече. Не телефонный разговор. Ты мне вот что лучше скажи, какие у вас новости в столице? Что на съезде было? Перемены? Какие? Алло! Алло! Не слышу! Алло!

Работница почты меланхолично, не отрываясь от вязания, бросила:

— И не услышишь!

— Куда Москва делась? — заорал Бабаков.

— Кабель порвался.

— А когда починят?

— Неизвестно.

— Безобразие! Мне с сестрой надо потолковать.

— О чем?

— Ну вообще… О здоровье… О племянниках… У нее трое ребятишек.

— Врешь, не о том!

— А о чем?

— Сам знаешь. Нежелательные разговоры ведешь.

— Подслушивала?! — взъярился Бабаков. — Кто велел?

— Кто, кто… Крестный!

— Не томи ты душу, скажи, кто он, этот крестный?

— Ишь, Штирлиц какой! Не дура, не проболтаюсь. Чего ты во все нос суешь? Гляди, прищемят!

— А если я письмо пошлю, дойдет?

— Куда?

— В Москву.

— Не дойдет. Твое не дойдет.

Через полчаса Бабаков стоял у кассы железнодорожных билетов и требовал один билет до Москвы. Кассир его не поняла: