Владимир Сумин - Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

Только меньшевики, как бывшие союзники, все эти уловки хорошо знали. Действовать нужно было иначе.

От соратников поступали разные предложения.

Семашко хотел заразить всех советчиков кишечной болезнью, а лекарство выдавать тем, кто перейдет на сторону большевиков.

— Это среди партийцев вы единственный врач. А вообще есть и другие, — резонно возражали ему.

Свердлов брался внедрить в советы своих барышень и склонить всех к большевизму. Но предупреждал, что понадобится много времени.

— Девушки — не машины!

А действовать следовало быстро.

Цюрупа грозился напоить всех своим фирменным напитком. Впрочем, за последствия он не ручался.

Матрос-партизан Железняк просил показать ему самую высшую точку в городе.

— Зачем?

— Поставлю там пулемет и буду лично уничтожать врагов.

— А как ты отличишь своих от чужих?

— По выражению лица.

Понятно, что это тоже не проходило.

Надежда оставалась только на Кобу, который возвращался в столицу из ссылки в Туруханском крае.

Пролетарские вожди организовали встречу в людном месте, на базаре.

Владимир Ильич представлял как бы рабочего — в кепке, косоворотке, сапогах. И в очках, чтобы его не узнали по хитринке глаз.

Коба изображал лотошника, торговца хурмой. И тут они едва не прокололись.

— Почем хурма? — поинтересовался Владимир Ильич.

Но в силу особенностей речи это слово превратилось в неприличное.

— Ты что сейчас сказал? — подскочил к нему полицейский.

— Назвал как есть!

— А ты случаем не картавый? — поинтересовался служивый, вспоминал ориентировку.

— Никак нет, батенька.

— А я думал ты картавый, — поделился полицейский. — Мы тут ловим одного.

— Не этого ли? — хитро улыбнулся Владимир Ильич, доставая из кармана купюру с изображением американского президента.

— Во-во! — обрадовался служитель порядка. — Похож. Возьму для сверки в участке.

— Пожалуйста!

Полицейский исчез. Владимир Ильич издалека приступил к тяжелому и сложному разговору.

— Фрукты-то у вас как-то не очень. И бочок смят, и гнильца видна.

— Как есть!

— Ну, ладно… Партия, товарищ Коба, дает всем важное поручение, — объявил он, поворачивая плоды.

— Слушаю вас, — кивнул Коба, подставляя лоток поудобнее.

— Какие-то все неказистые.

— А вы с этого края, — он повернул лоток.

— Попробуем вот этот, — Владимир Ильич взял плод. — Итак, в Советы проникли наши злейшие враги — меньшевики.

— Я слышал.

— Меньшевики не могут быть в большинстве, — объявил Владимир Ильич, крутя выбранный фрукт. — Это исторический нонсенс! Это раковая опухоль истории, которую нужно немедленно ликвидировать!.. А фрукты у вас мытые?

— Вах! Прямо с дерева.

— Что ж, попробуем! — он надкусил и сморщился.

— И как?

— Кислый… Затем мы берем власть в свои руки.

— Ваши?

— Руки трудящихся, — уклонился от прямого ответа Владимир Ильич. — Тьфу! Невозможно!

Он выплюнул.

— Рот вяжет… И дальше дадим людям, что обещали.

— А нельзя ли порадовать людей прямо сейчас?

— Отчего же? Можно и сейчас. За каждого выброшенного из Советов меньшевика обещаю вашим нукерам подарки.

Он достал из кармана пачку американских купюр.

— Верное надежное средство!

— Надо немного подумать.

Коба спустился с гор. Но не вчера. Думать он научился, и мысль его одолела безрадостная. Он двадцать лет носил деньги, строя будущее. А оказалось, что он спускал их в сортир.

Вариантов, как поступить, было несколько.

Можно было, конечно, вернуться назад в Туруханский край. Там жена, можно пересидеть. Но царский режим рухнул и, чтобы прожить, придется работать. А это он не умел.

Можно было собрать нукеров и заняться эксами. Только получиться ли? Богатые люди убежали за границу или попрятались. С кого что брать?

Был и еще вариант: среди меньшевиков и эсеров были свои, земляки: Чхеидзе, Жордания, Церетели. Можно было примкнуть к ним.

И тут Владимир Ильич бросил на чашу весов свой последний козырь.

— Думать, батенька, нет времени… А вы знаете, какие грязные слухи распространяют про вас господа Жордания и Церетели?

Мысль любознательного человека непременно застопорится на фамилии Церетели. Кто это? Что за фигура? Не родственник ли нашему известному ваятелю Зурабу?

Да у них и кроме фамилии выявляется сходство. Тяга к гигантизму, масштабам. Один стремился к управлению огромной территорией, другой хотел прославить себя на весь мир размерами своих творений.

Нет и нет. Увы! Они всего лишь однофамильцы.

Кстати, не могу удержаться от рассказа о новых проектах нашего замечательного мастера крупных форм. О памятнике письменности. Который будет выглядеть как здоровенная перьевая ручка, какими писали в пятидесятые годы.

Установить ее предполагается на экваторе, чтобы одинаково просматривалась с южного с северного полушария. Направлена она будет острием вверх. На самом конце ее будет наколота муха.

— Муха, как символ зажима свободы слова? В чернильнице иссякли чернила и завелось это помоечное насекомое? — начнет строить гипотезы недогадливый.

Зачем же лягать создателя? Приписывать ему то, чего нет? О чем он не знал и не ведал?

— К чему же тогда муха?

— Это не простая муха. Это муха цеце.

— Но это памятник письменности!

— Вот именно! Агрессивная муха цеце еще недавно обкусывала население целых континентов. А с возникновением письменности появилась возможность выписать рецепт, с которым в любой аптеке можно купить мазь, отпугивающую этих зловредных тварей. Африка вздохнула полной черной грудью. А насекомые подались на север, где сдохли от холода и бескормицы.

— Причудлива мысль создателя!..

Но это далеко не все. Неистовый Зураб задумал еще более масштабную композицию. На медицинскую тему. Посвященную борьбе со СПИДом. Великий маэстро сооружает памятник спасения от болезни. Полсотни разнополых молодых людей в натуральную величину в обнаженном виде будут предаваться любви в разных позах и позициях.

— Это же порнография! — возмутится непосвященный — В чем здесь идея спасения?

— А вглядитесь внимательнее: все мужчины в презервативах!..

Говорят, идет подбор натуры и поиск композиции.

Но вернемся к нашему горцу. Конечно, Коба знал о слухах. А потому сразу помрачнел и ушел в себя.

Тут требуется разъяснение. Коба считал себя грузином. А Жордания и Церетели утверждали, что он — осетин. А настоящие грузины — это они. Хотя все знали, что Жордания только примазывался к великому народу. На самом же деле, он — мингрел.

Нам этих этнографических ребусов не понять. А на Кавказе иерархия была строгая. И вот так швыряться обвинениями в национальности считалось чуть ли не нанесением смертельной обиды.