Михаил Колосов - Похвала недругу

— Давайте возьмем роман самого Никона! Жуть как плохо пишет! — предложил самый молодой и самый красивый мужчина в редакции — поэт, гитарист, острослов и модник с рыжей курчавой бородкой и длинными, зачесанными, как у Гоголя — на косой пробор, — волосами. Главный питал к нему слабость и поэтому позволял ему иногда маленькие вольности…

Услышав такое, главный и на этот раз улыбнулся, однако отечески погрозил ему карандашом: мол, говори, да не заговаривайся.

— Так кого же взять?

— У меня есть предложение, — подобно школяру-первоклашке, поднял руку спецкор отдела очерка, флегматичный толстяк по фамилии Гончий. — Я вот недавно был в командировке, и мне попалась книжонка. Небольшая такая… Рассказы… Есть хорошие, но есть и так себе… Чувствуется, что молодой автор писал их.

— Где живет автор?

— В каком-то таежном селе…

— Так. Кто издал?

— Какое-то местное издательство.

— Хорошо! Как фамилия автора?

— То ли Тюлькин, то ли Килькин…

— Хорошо! — Главный обернулся к отделу критики: — Запишите. Достаньте книгу, и через неделю чтобы у меня на столе была острая, принципиальная разносная статья! Надо кончать с халтурой в литературе! Все! — главный стукнул карандашом по плексигласу. — Пошли дальше.

Так сначала называлась повесть, которую я написал. Три года работал над ней, зато и вещица вышла — загляденье. Самому нравится. А рецензенты (пока только внутренние) расхвалили ее — дальше некуда. Редактор отдела прозы в журнале, куда я отнес рукопись, даже запрыгал от радости, когда прочитал.

Пошла моя повесть вверх по лестнице, ведущей к печати. Сначала с нею ознакомился один заместитель главного редактора и чуть не захлебнулся от восторга, назвал повесть явлением. Потом прочитал другой заместитель — этот только руками развел: «Нет слов!» А главный сказал: «Да, это вещь! Напечатаем!»

Еще бы! Такую повесть! Петух сработан что надо! Не Петух, а настоящий Павлин: хвост его можно сравнить только с радугой, гребень — разве что с полковым бархатным знаменем, а серьги… Даже и не знаю с чем их можно сравнить — уж больно хороши получились. А осанка, а шпоры на ногах! Да что и говорить — все со знаком качества.

— Напечатаем, — сказал главный. И добавил: — Через годик.

— Стоит подождать, — тут же утешил меня заместитель главного. — Потерпи, зато в каком журнале напечатаешься! Для твоего Петуха именно такая упаковка и нужна!

А что? Подожду.

Повесть снова спустилась по той же лестнице вниз, чтобы потом совершить свое окончательное восхождение!

Через год я проведал Петуха. Жив оказался. При свидании мне сказали:

— Подожди еще с полгодика… Год ждал, осталось меньше. Зато уж!..

Через полгодика я снова постучался в журнал:

— Как там мой Петушок?

— Жив Петушок! Жив! Но потерпи еще с полгодика. Зато уж!..

И вот наконец редактор отдела радостно сообщает мне:

— Все! Печатаем! Только… не влезает он в наши рамки… Уж больно велик твой Петух.

— Как же быть? Голову ему отрубить, что ли?

— Ну вот, сразу и обида! Зачем же голову? Отрежь ему хвост. Зачем ему такой? Что толку в этих перьях? Главное — мясо!

Пришлось отрезать хвост. А что делать? Зато рукопись снова пошла по лестнице вверх. Там снова с нею ознакомился зам. И сказал:

— Нет, не влезает. Отрежь ему гребешок, на кой он ему? И сережки заодно. Это же не мясо, а так, неизвестно что. Излишества какие-то.

Отрезал. А что делать? Зато рукопись пошла выше — к другому заму. Тот прочитал и зацепился за шпоры.

— Отруби ты их! Ну, к чему они Петуху? Только мешают.

Отрубил. Зато повесть пошла дальше — к самому́, к главному!

Посмотрел главный на Петуха свежим глазом и увидел, что у него крылья велики.

— Вырвать маховые перья, — приказал главный строго. — Зачем они Петуху, он все равно не летает. Не орел ведь. Сделайте, только побыстрее: повесть идет в набор.

— Сделай, — утешают меня оба зама. — Не держись ты за эти крылья! Зато напечатаешься! Слыхал, в набор идет повесть!

Как ни жалко было, а пришлось оборвать и крылья бедняге. Ну, а что делать? Зато повесть в набор пошла!

Теперь все позади, жду верстку. И вдруг звонок — от редактора:

— Не волнуйся, — говорит. — С Петухом все в порядке. Только тетя, которая главнее главного, из Общества Охраны Читателей, пришла и, никого не спросясь, отрезала твоему Петуху… эти… Извини, но она попросту кастрировала его. Нельзя, говорит, животное с такими штуками пускать на страницы нашей печати.

— Как же она их узрела? — удивился я. — Это же не Баран, а Петух?!

— Вот, узрела…

— Но теперь ведь это уже не Петух! Надо название менять…

— Да, не Петух, — согласился редактор. — Но и не Курица?

— И не курица…

— А давай так и назовем: «Ни Петух, ни Курица»?

— Давай! — согласился я.

Ну, а куда ты денешься? Ведь против этой тети не попрешь? Она же все знает — как лучше, как целомудреннее, как интереснее; знает, что наш читатель любит, что отвергает, что ему полезно и что вредно.

Витька — хороший деревенский парнишка. А раз хороший, решил писатель про него книжку написать. И написал про то, как Витька весной помогал родному колхозу с сусликами бороться. А боролся он с ними просто: набирал в ведро талой воды и лил в норку. Суслик не выдерживал такого потопа и выползал наружу, тут Витька и хватал голубчика за шиворот. Так не один Витька ловит этих грызунов, все ребята так ловят. И не первый год. Но в тот раз Витька норму перекрыл — вот и попал в книжку.

Напечатали книжку — радость Витьке, радость и писателю. Да недолгая. Попалась эта книжка строгим дядям и тетям, прочитали они ее и ужаснулись. А ужаснувшись, руками всплеснули и осудили строго всех, кто писал книжку, кто издавал ее и кто читал. Особенно Витьке досталось: «Витькино занятие способно вызвать у маленького читателя лишь протест против бессмысленного и жестокого уничтожения животных».

Прочитал такой приговор писатель и закручинился. А еще больше закручинился сам Витька.

— Дядь писатель, чё они так-то? «Животные»! Разве они не знают, что суслики вредители?

— Знают.

— А чё ж они? Да еще живодером обзывают.

— Нельзя.

— Чё нельзя? Вредителей-грызунов уничтожать? И мышей нельзя? А тараканов можно?

— Ничего ты не понимаешь, Витька, — сказал писатель своему герою. — Можно. В жизни все можно, а в книжке нельзя. В книжке я должен был придумать для тебя другую работу. Благородную, невинную.

— А то рази винная? Ну ладно… — согласился Витька. — Давай, дядь писатель, пропиши меня в домашних условиях. Как я родителям помогаю. А?