Александр Карнишин - Армейские байки [Сборник рассказов; СИ]

Может быть отдельным штатским лицам это слово будет невдомёк… В общем, заправляться — это совсем не то, что думают многие, армию не видевшие. Заправляться — это не заправлять х/б за ремень, не поправлять одежду. Заправляться — это не питаться. Заправляться — это вообще не просто так действие, а армейское священнодействие.

Возможно, именно от утренней заправки и идет старинная армейская поговорка, что в армии все должно быть, пусть, безобразно, но — единообразно. После зарядки и умывания все заправляют свои постели. После завтрака и до утреннего построения все заправляют свои постели. Во время утреннего построения и развода все постели продолжают заправлять оставшиеся дневальные и дежурный. После развода постели заправляют все, оказавшиеся в казарме и не занятые каким-нибудь срочным делом. Нет никакого срочного дела, если не прошли еще отцы-командиры по казармам и не посмотрели на то, как бойцы заправили свои постели. Солдатская постель — это набитый старой ватой, комковатый и «кочковатый» матрас (правда, к вечеру его комки и кочки начинают казаться периной с нетерпением ожидающим отбоя воинам), две простыни, ватная же подушка в белой наволочке и шерстяное одеяло темно-синего или темно-зеленого цвета. Нет одинаковых матрасов, и нет одинаковой методики приведения солдатских постелей, таких разных на вид, к единообразности. Сначала разглаживается простыня, покрывающая матрас. Не просто разглаживается, а натягивается, концы ее забиваются туго под матрас, и становится тощий и плоский слой ваты в подматраснике похожим на лодку с загнутыми кверху краями, стянутыми простыней. Следом укладывают вторую простыню и повторяют тот же натяг, но край простыни оставляют пока свисать спокойно. Теперь очередь одеяла, которое натягивают поверх всего этого великолепия, и теперь уже не видны никакие комки-кочки. Свисающий край простыни красиво заворачивают конвертиком сверху. Подушки в разных частях кладут по-разному. У нас их взбивали, один угол вбивали внутрь и ставили такую треуголку точно посередине изголовья, острыми концами в стороны. Все это успевают сделать хозяева кроватей после завтрака. Это делается быстро и привычно. Руки натягивают, заворачивают, подтягивают, уминают, не загружая голову. А потом — развод. Развод длится полчаса. За это время дневальные по шнурку выравнивают кровати и матрасы. Кровати неустойчивые, старые, качающиеся, но нужно их выставить так, чтобы зашедший командир видел только первую из них, остальные — в линейку за ней. Теперь так же по шнурку выравниваются уже заправленные матрасы. Линия их должна быть ровной и приводить в изумление начальника санчасти, проверяющего качество уборки. Но этого мало. Кроме выравнивания, дневальные должны обеспечить внешний вид постелей: каждая из них должна быть идентична предыдущей. Это достигается простым приведением постели к состоянию кирпича с острыми углами. Где-то используют табуретки, где-то я видел даже утюг, но чаще дневальные бегают вдоль строя выровненных кроватей и ладонями «отбивают» стрелки там, где они должны были бы быть, если бы матрас имел строго прямоугольную форму.

Если стрелки не держатся, руки мочатся водой и все повторяется. И теперь в течение всего дня до тех пор, пока командиры не пройдут по казармам, и не станет ясно, что больше их здесь не будет, дневальные с дежурным будут похаживать между кроватей и снова и снова поправлять, подбивать, натягивать, выравнивать и отбивать стрелки.

Армейские деликатесы — это не то, что в столовке даёт сержанту его дружок-повар в отдельную тарелку с офицерской кухни. И совсем не то, когда «старичку» за какие-то там долги и дела отсыпают сахара без меры и отрезают полбуханки свежего белого, хрустящего поджаристой корочкой. И даже не зеленая жидкая гороховая каша с плавающими крупными — больше ложки — кусками сала, поросшими жестким волосом. А что? Между прочим, за эти куски чуть не драка была — есть-то хотелось! Нет, деликатес — это то, что надо добывать самостоятельно или то, что пахнет домом. И даже не обязательно сладости. Совсем не обязательно. Под Новый год я получил посылку, в которой кроме сушек-баранок (кстати, тоже очень хорошая вещь — эти сушки-баранки!) и килограмма конфет, тут же разделенных по справедливости во взводе, были еще банка крыжовникового варенья (императорского, зеленого, с листьями вишни по поверхности) и жестянка доармейского деликатеса — прибалтийских шпрот. Варенье было не съедено даже. Оно было выпито. Пол-литровая банка без всякого чая, без воды, просто через край, с медленным пережевыванием ягод, с медитативным взглядом куда-то за окно в сереющую сумерками сибирскую зиму… Р-р-раз — и нет той банки.

Кончилась. А шпроты лежали еще сутки до заступления в наряд. И уже тогда, дневальным, глухой ночью, вскрыв банку штык-ножом (не было тогда современных банок с открывашками)… Дневальный, когда он на посту — стоит и молча лупает глазами перед собой, ожидая очередного начальника, чтобы крикнуть «Взвод смирно», одновременно поднимая руку к шапке. Когда он — отдыхающая смена — ему можно прикорнуть немного, потому что ночью придется стоять у той же тумбочки. А вот когда он бодрствует, отмыл и отчистил вверенные площади, доложился дежурному — имеет полчаса-час, чтобы, отойдя в сторонку, хоть в умывалку даже, подумать о своем, домашнем, предпраздничном, предновогоднем в том случае. Ну, или просто съесть деликатес. Медленно, по одной рыбке, без хлеба, тщательно пережевывая и вспоминая, как оно все было «до армии»… А потом, убедившись, что в жестянке нет больше шпрот, с наслаждением выпить все масло и еще пожалеть, что вот если бы край не был такой острый и неровный, так и языком можно было пройтись по внутренней поверхности. …И с тех пор шпроты для меня перестали быть деликатесом… А вот сладкого хотелось всегда. Поэтому на каждую посылку налетали толпой и ждали, когда хоть простейших карамелек или ирисок отсыплет немного хозяин фанерного ящика. Получив «денежное содержание» — не зарплата же это, в самом деле! — можно было сходить в гарнизонный магазинчик и купить там одну из шикарно смотрящихся в бело-голубой пирамиде банок сгущенки. Тем же штык-ножом пробивались две дырки, и воин надолго припадал к отверстию, высасывая белую тягучую сладкую, отдающую сливками массу, от сладости своей даже как бы похрустывающую на зубах. Когда пьют сгущенку — не разговаривают. На подоконнике помещаются как раз двое.

Запрокинуты головы, губы прижаты к банке, глаза полузакрыты и маслено блестят… А потом, когда уже ничего не высосать, банку надо вскрыть и выскрести ложкой все остатки со стенок. Это же самое сладкое! Еще хорошо было договориться на проходной, выскочить за ворота буквально на пять минут, добежать до ближайшего продмага и закупить там белых батонов, сладкого плавленного сыра «Омичка» и сладкой же простокваши — было тогда в сибирском Омске такое производство. Батон резался пополам вдоль. На него вымазывалась вся коробочка сыра, а потом его надо было со вкусом употребить, запивая не чаем — чай как раз не дефицит! — а сладкой простоквашей. Сладкое со сладким — это было лучшим из всего. Кстати, думается мне, что портвейн и вермут после армии многие употребляли не только из-за их градусности (водка-то шибает сильнее), но и из-за той сладости, которой так не хватало на срочной.