Александр Карнишин - Армейские байки [Сборник рассказов; СИ]

Кросс — это не просто спортивное выражение из легкой атлетики.

Это не просто так бег по кругу. На «боевом посту» был пойман в нетрезвом виде свинарь. Есть такая работа в армии — свиней растить. Еще предыдущий командир части договорился с колонией, что один из сараев, который стоит на отшибе, будет использоваться для откорма свиней. «Аренду» по договоренности должны были отдавать свежим мясом и салом. Позавчера свинаря привезли и сдали на руки сержантам. И весь взвод знал: у нас «залёт». Крупный «залёт». Свинаря поймал комбат. Поэтому крик дневального в четыре утра:

— Взвод, подъем! Тревога! — никого не удивил. Все ждали этого. Взвод морально готовился к тому, что комбат устроит показательные выступления.

— Быстро-быстро-быстро, — шипели сержанты на своих бойцов. Павлов, как знал, еще с вечера не раздевавшийся, стоял в дверях оружейной комнаты и выдавал автоматы с подсумками. Толкучки не было.

Свою очередь знали все.

— Бегом-бегом-бегом, — поторапливал дежурный, кося глаз на секундную стрелку своих часов. Плотной группой, неразрывной цепочкой грохотали по ступенькам лестницы отделения, скатываясь на плац.

«Пока-мы-едины-мы-не-побе-димы,» — приговаривал на ходу рядовой Кузнецов, успевший до армии поучиться в институте. Там, в институте, на военной кафедре, и научил его какой-то контуженный старлей, непонятно где получивший боевой орден, что бежать надо размеренно, не напрягаясь, поддерживать ритм какой-нибудь «говорилкой». Песня чилийских левых оказалась как раз под шаг в армейском сапоге. Совпадений не бывает, но когда Кузнецов впервые вошел в казарму, его встретил «дедушка» Авербух, отчисленный за пьяный дебош из того самого института. Выяснив, что перед ним не только земляк, но и практически однокашник, Авербух взял его под свое персональное шефство. И сейчас он бежал сразу сзади, подталкивая его прикладом автомата, висящего на плече:

— Вперед, салага! Комбат ждать не любит! На плац выбегали красиво. Каждое отделение цепочкой с командиром во главе. Сзади бежал, порыкивая на отстающих и еще на бегу выравнивая строй, старший сержант Павлов. Отделения выбегали и сразу становились на линейку. Строй получился даже без отдельной команды.

— Взвод, смирно! Товарищ майор, взвод поднят по тревоге. В строю двадцать восемь. Отсутствуют дежурный и дневальные. Докладывает старший сержант Павлов. Рука на ремне автомата. С автоматом на плече честь не отдают. А комбат честь отдает. И водит глазами по строю, рассматривает, считает.

— Вольно.

— Взвод, вольно! Но взвод даже не шелохнулся. Вольно — не означает воли. Вольно означает лишь, что можно свободно дышать.

— Рядовой Быков, выйти из строя!

— Есть! Быня делает три шага, чуть не поскользнувшись поворачивается неуклюже кругом, становится лицом к взводу.

— Ну что, Бы-ы-ыня, — ласково-ласково говорит комбат. — Ты и правда такой офигенный специалист, что часть без тебя с голода помрет?

— Никак нет, — неуверенно бормочет тот.

— Да? А кто кричал недавно мне совсем другое? — комбат, огромный, мощный, навис над маленьким помятым грязным каким-то Быковым. — Ты у нас кто по штатному расписанию? Медбрат, говоришь? Без образования, без знаний — медбрат? И в петлицах у тебя — медицина? Павлов! — внезапно рявкает он.

— Я!

— Почему у него змеи в петлицах, Павлов?

— Дык…, - старшой в растерянности. Он не понимает, что нужно майору. — Дык, это…

— Павлов, Павлов… Дык… Перед тобой — пьяница. А у него змеи медицинские в петлицах. Змей — долой! В минуту свинчены эмблемы.

— Нет-нет, без эмблем он уже не воин, а партизан какой-то, — все так же ласково, медово почти шепчет комбат. Но слышно всем. Это плохо, когда комбат такой ласковый. — Змей спилить, рюмки — оставить! Через еще одну минуту в петлицах рядового Быкова — две рюмки.

— А теперь, любы друзи, у нас по расписанию физподготовка. Да не простая, взвод! Не простая! Над пятой ИТК кружат мессеры! Есть сведения, что выброшен вражеский десант! Никто там нашим не поможет, кроме вас, соколики. Та-а-ак, замирают все. К «пятерке», значит. Это — десять километров. Плохо. Но терпимо, если обратно отвезут. Хорошо, что сейчас не лето. Летом бы сдохли по жаре бежать. С другой стороны, в такую погоду в бушлатах будет жарко. Вчера еще шел дождь, а сегодня чуть прихватило морозцем. Сухо, безветренно, чуть ниже ноля. Лужи блестят ледком.

— Кузнецов! Что стоишь? За-во-ди!

— Есть! — Кузнецов был личным водителем комбата. Он рад, что надо будет выводить машину. Значит, ему не бежать.

Это просто здорово. Комбат поворачивает за своим водилой, на ходу скомандовав Павлову:

— Три ящика взять. И чтобы один из них нес Быков. Ясно?

— Так точно! Пока комбат стоит у гаража, пока выезжает его «уазик», взвод уже стоит у ворот в колонне по три. Последние несут три патронных ящика, набитых до нужного веса щебнем.

— Ничо-о-о-о, — шепчет кто-то. — Темно, по дороге уроним пару раз, крышку снимем, отсыплем… Мигнули фары комбатовского «уазика», тут же распахнулись во всю ширь ворота. Взвод вывалился на улицу. Плотной массой, не торопясь, повернули налево, через сто метров опять налево и в ногу, не частя, дыша носом, раз-два, раз-два, раз-два…

«Пока-мы-едины-мы-непо-бедимы». Сзади гуднуло, потом машина остановилась, хлопнула дверца. Взвод догнал Кузнецов.

— Что, «белая кость», — хлопнул его по спине Авербух, — не удалось «откосить»? Держись, салага, комбат сегодня не в настроении! «Пока-мы-едины-мы-непо-бедимы». Вдох через нос, выдох через рот.

Но это пока не очень сильно устал. Пока не сбита дыхалка. А если вообще бегать не умеешь? А если хилый? Воробей задыхался с самого начала. Быков пока держался, хотя ящик у него уже отобрали и теперь каждые сто-двести метров три ящика меняли своих хозяев. Теперь их несли только парами, держа за ручки, стараясь бежать в ногу. «Уазик» комбата полз за взводом, изредка гудя, подгоняя. … К свинарнику подбегали уже на полном издыхании, торопясь добраться до конечной точки маршрута. Подбегали к забору, упирались в него, цеплялись руками, обвисая, дышали тяжело. Пар поднимался над взводом. Подъехавший «уазик» осветил забор фарами. С той стороны на сетку кидались, как собаки, голодные худые свиньи в длинной зимней щетине.

— Вот они, те, кого предал Быков, — раздался голос комбата. — Ну, ничего, вы их спасли… Отстояли. Павлов, отставших нет?

— Все на месте…

— Кру-гом. В расположение части — бегом марш! — и хлопнула дверца автомобиля. Перед отъездом в окошко комбат успел сказать еще, что завтрак в столовой ждать их не будет. Надо как-то успевать. … Теперь уже бежали кое-как. Строя не было. Не в ногу. Сил — тоже не было. Ящики опустошили и тащили пустыми, чтобы насыпать щебенку уже на месте. Постепенно отбирали автоматы у хилой молодежи. «Сдох», как ни странно, не Воробьев, на автомате передвигающий ноги, а длинный Кузнецов, который стал с какого-то времени бежать странным зигзагом, шарахаясь от одной обочины к другой. Сзади прозвенело. Начиналось утро, по городу пошли трамваи.