Леонид Резников - Хлопоты ходжи Насреддина

Когда у подножия перевала показался путник, мираб сразу вскочил с топчана и спрятался за широкий ствол ивы. Так он поступал в последнее время каждый раз, завидев кого на тропе. Хасану вовсе не хотелось попасться на глаза к ходже, хотя появление Насреддина у перевала означало бы, что тот наконец покидает селение, а это было вовсе не плохо. По крайней мере, с точки зрения мираба.

Однако путник шел пешком и к тому же мало походил на щуплого старика, и Хасан, несколько успокоившись и приняв важный вид, вышел на открытое место. Уже порядком стемнело, и поэтому разобрать, кто надумал покинуть селение на ночь глядя, Хасану никак не удавалось. Мираб помалкивал и ждал приближения путника. Но путник, не дойдя шагов сто, опустился на корточки у самой реки и стал черпать горстями воду, утоляя жажду. У Хасана от подобной наглости свело челюсти: ладно бы еще путник шел с перевала и мог не знать, кому принадлежит река, но пришедший из селения хорошо осведомлен об этом.

– Эй ты, – гневно воскликнул Хасан, как только смог разомкнуть челюсти, – Ты чего там делаешь?

Незнакомец обернулся на крик, затем медленно выпрямился и уставился на мираба, засунув большие пальцы рук за пояс.

– Да вот, решил напиться, если на то будет воля Аллаха!

– Аллаху молись, а плати мне!

Неизвестный только криво усмехнулся в ответ.

– Чего смотришь? Плати, говорю!

– Твоя жадность, Хасан, станет твоей погибелью, – крикнул Хасану незнакомец.

– Зариф? Ты? – наконец признал Хасан в незнакомце своего старого друга. Ведь кому быть друзьями, как не землевладельцу и мирабу – вместе обирать народ сподручнее.

– Я, я. – Зариф вразвалочку приблизился к мирабу. – Ну, как дела?

– Милостью всевышнего, дела мои идут в гору!

– Скорее, они текут с гор, прямо тебе в карман, – расхохотался Зариф, опускаясь на топчан и обмахиваясь ладонью. – Взопрел весь, пока добрался до тебя.

– Что же тебя привело ко мне? – Хасан присел рядышком с гостем, ополоснул пиалу и, наполнив ее чаем, передал Зарифу.

– Благодарю, – бай принял пиалу и отхлебнул из нее. – Дела, большие дела. А ты, я вижу, решил отсидеться здесь? Тихо, спокойно. Красота, одним словом. – Зариф оглядел окружающий пейзаж и остановил взгляд на лице мираба.

– Что значит, отсидеться? Здесь мой летний дом, – указал мираб на невысокое строение за скалой у самого водопада.

– Ой хитришь, Хасан, – покачал головой Зариф.

– С чего бы мне хитрить? – сделал удивленное и очень наивное лицо мираб, которое ему совершенно не шло.

– Я тебя насквозь вижу, – качнул пиалой Зариф. – Насреддина боишься.

– Вот еще, стану я бояться какого-то вшивого ишака! – вспыхнул Хасан, поерзав на курпаче. – Просто здесь мне больше нравится: птички, прохлада.

– Боишься, – убежденно повторил Зариф, допил чай и выплеснул из пиалы его остатки с крупными чаинками. – И правильно делаешь. От Насреддина никому не стало житья.

– Да ну?

– Истинно так! Мулла скоро, видать, кончится, тряпичник Пулат носа из дома не кажет, а судья не желает связываться с Насреддином, опасаясь подвоха.

– Да ну? – опять пробормотал Хасан и отер вспотевшую шею платком.

– Да что ты заладил: «ну» да «ну»! – взорвался Зариф, грохнув пиалой о доски топчана. – Если так дальше пойдет, нам всем будет крышка, и вряд ли тебе удастся отсидеться в своей прохладной берлоге с птичками. Разве что с райскими.

– Э-э, – отмахнулся от его слов Хасан. – Сам трус и других пытаешься напугать. Чего мне бояться Насреддина? Да если хочешь знать, я с ним уже сталкивался, вот тут, на этом самом месте, – ткнул пальцем в землю мираб. – Я на него как прикрикнул, так он сразу решил расплатиться со мной – Аллах тому свидетель! Но я простил ему плату и не взял с него ни единой монеты. Теперь мы с ним друзья!

– Друзья ли?

– Ну, по крайней мере, не враги. Чего ему со мной делить?

– А вода? Думаешь, Насреддин позволит тебе обирать каждого прохожего за глоток воды? Ой, смотри, Хасан, доторгуешься!

– Глупости все это, – скривил губы мираб и широко зевнул. – Поздно уже, давай ложиться спать.

– Но я еще недоговорил!

– Завтра договоришь. Устал я что-то. – Хасан сполз с топчана и поковылял к дому. – Да, – обернулся он, сделав несколько шагов, – ты спи на топчане, а я посплю в доме. Там места мало. Да и на свежем воздухе лучше спится!

– Но здесь прохладно ночью. Я замерзну! – возмутился Зариф. – Дай хоть чем укрыться.

– Не замерзнешь. К тому же у меня всего одно одеяло. Спокойной ночи! – И, не дожидаясь ответа, Хасан скрылся в доме.

Зариф долго смотрел на дом с черными провалами окон, потом закутался поплотнее в халат и улегся на жесткий топчан, свернувшись калачиком. От воды тянуло свежестью, а шум водопада убаюкивал, и уставший, измученный дорогой бай Зариф быстро уснул.

Ночью сильно похолодало, и несчастный Зариф проснулся оттого, что продрог до костей. Остаток ночи он провел, ворочаясь с одного бока на другой и все пытаясь укрыться узкой курпачой, но ее ширины хватало либо на живот и грудь, либо на спину. И только под утро, стуча зубами от холода, Зариф забылся тяжелым, беспокойным сном. Однако и тогда выспаться как следует ему не удалось. Казалось, не успел он сомкнуть глаз, как где-то совсем близко раздались треск ветвей и яростное рычание. Зариф вскочил с топчана и огляделся, закрываясь курпачой – не иначе как дикий зверь притаился где-то поблизости в надежде полакомиться им. Но вокруг никого не было, шум тоже не повторялся. Зариф было решил, что ему привиделось во сне, и он уже собрался продолжить прерванный сон, как вдруг ниже по течению затрясся, словно в припадке, росший у самой скалы куст барбариса.

– О Аллах всемогущий! – пролепетал Зариф, натягивая курпачу на лицо. – Кто там есть? Выходи!

Куст затрясся сильнее, и из него послышалось утробное рычание.

– Я сейчас возьму копье и проткну тебя, слышишь?

Куст перестал трястись, и все стихло.

– Ага, страшно! Убирайся отсюда подобру-поздорову, пока жив.

И тут из куста рывком выскочила, вернее, вывалилась странная зверюга: баран – не баран, человек – не человек. Она была сплошь покрыта шерстью, а вполне человеческая голова, только очень грязная, гневно сверкала глубоко посаженными глазами. Также у страхолюдины наличествовали руки с длинными пальцам-когтями и ступни, покрытые слоем грязи. Страхолюдина клацала зубами и периодически взрыкивала.

– Ай! – подскочил на топчане Зариф. – Уйди! Уйди, слышишь? Уходи прочь!

– Дурак! – огрызнулась образина, выпрямляясь во весь рост. – Это же я, мулла.

– Кто? – Глаза Зарифа полезли на лоб.

– Мулла! Ослеп, что ли? – Мулла приблизился к воде и почесал орлиными когтями тощий зад. – Все зудит, – пожаловался он. – Проклятая шкура, будь она неладна.