Константин Чубич - Золотой козленок

− Извините, вы не подскажете, как попасть в Сандуновские бани? − нашёл он спасительное решение, изобразив на лице наивность провинциального туриста.

Та ехидно улыбнулась, отчего лицо её приняло ужасающе-мистические черты:

− На метро до Московского вокзала. Поездом до Москвы. Там спросите, − сухо, как автоответчик, отрапортовала она. Мстительно улыбнулась и, оставив на лице лёгкий оттенок язвительности, растворилась в людском муравейнике.

Жульдя-Бандя облегчённо вздохнул, снеся от Всевышнего пощёчину по своему натруженному интеллекту.

С тем, чтобы незамедлительно покинуть место позора, странствующий ловелас остановил такси.

− Куда везти? − поинтересовался таксист, видя растерянность пассажира.

− Куда-нибудь.

Водитель, трогаясь, настороженно посмотрел на странного молодого человека, пытаясь определить степень его вменяемости, поскольку «куда-нибудь» заказывают только влюблённые, на которых тот не походил, если только не был влюблён в самого себя.

− Деньги есть? − таксист с недетским любопытством посмотрел на странного пассажира.

Тот похлопал по карману брюк:

− Разве я похож на человека, у которого нет денег?!

Таксист, вдавив педаль газа, хихикнул:

− На прошлой неделе целый час возил одну бляндинку. Она мне: «Извините, я забыла дома сумочку». Ну и что с ней делать? «Что делать будем? – говорю. – Как будем рассчитываться?» Она тут же, на этом месте, − водитель кивнул в сторону пассажира, − снимает трусы…

Жульдя-Бандя, представив, что это происходило на том же сиденье, на котором находится сам, почувствовал лёгкое возбуждение.

− Ну и что?! − заинтригованный развязкой, как домохозяйка, окунувшаяся в омут бразильских мыльных опер, он вполоборота повернулся к водителю.

− Отработала, − тот загадочно ухмылялся, ещё более интригуя пассажира.

Жульдя-Бандя ясно представил, как бедная блондинка, попавшая в столь щекотливую ситуацию, покрывшись румянцем стыдливости и конфуза, удовлетворяет потребности похотливого таксиста, который вряд ли смог бы завоевать её сердце силою интеллекта.

− Я её на Охтинский разлив отвёз… Она мне, − таксист хихикнул, ударив ладонью по рулевому колесу, − своими белоснежными ручками… машину… и снаружи, и внутри выдраила.

«Маньяк!» − с отвращением подумал Жульдя-Бандя и, не желая более дышать одним воздухом с извращенцем, потребовал: − Шеф, останови свой дирижабль. Совсем забыл. У меня сегодня лекция среди питомцев районного морга о вреде курения….

Молодой человек осмотрелся в попытке выбрать дальнейший маршрут. С удивлением отметил, что находится в плену меланхоличных церквей, вознёсших свои золочёные купола в небо.

Направился в сторону Спасо-Преображенской. У врат святой обители выдал старухам, открывшим здесь свой крохотный, но надёжный бизнес, − Христа ради по пятёрке. Те, осыпая щедрого дядю благодарностями, на радостях запели на октаву выше: «Люди добрые, подайте Христа ради…» Исчерпав лимит благотворительности, наш герой отправился дальше.

Через пару кварталов наш странствующий Казанова оказался в Таврическом саду. На скамейке, слева от памятника Есенину, спекулируя внешностью, утвердилась девица, умело маскируя свой интерес к мужскому полу под сводами журнала «Живопись» со статуей обнажённого юноши из белого мрамора на глянцевой обложке.

Она была в газовой сорочке мышиного цвета с тонкими бретелями-спагетти, асимметричной юбке из тонкого габардина с высоким боковым разрезом и волнистым низом.

Как всякая современная молодая женщина, в надежде выделиться среди миллионов соотечественниц, ломая стереотипы, предлагала на обозрение представителей противоположного пола нечто экстраординарное: короткие чёрные волосы, обгрызенные до самой макушки. Выше бровей − взбунтовавшийся чуб, что наводило на мысль, что та попала под газонокосилку. Узкое личико, тонкая линия бровей, неброский носик, вполне гармонирующий с пластичной фигуркой, нетронутые помадой губы и хитрые карие глазки не могли не привлечь внимания нашего странствующего женолюба, проще говоря − бабника.

Совершенно очевидно, что интерес девицы к живописи − ширма, за которой кроется нечто плотское и приземлённое. Жульдя-Бандя с видом полного равнодушия подсел рядом, хотя пустующие поодаль скамейки компрометировали бычьи помыслы незнакомца.

Он стал разглядывать памятник Есенину в безнадёжной попытке припомнить хоть что-нибудь из творчества поэта, но ничего кроме «Шаганэ ты моя, Шаганэ», на ум не приходило.

Незнакомка, как патологоанатом на здравствующего, с холодным безразличием посмотрела на молодого человека, потом, слегка прищурившись, переместила взор на памятник:

− Похожи.

Перевернув страницу журнала, с деланным равнодушием принялась рассматривать сцену из библейского сюжета.

Жульдя-Бандя счёл схожесть великого поэта и сердцееда со скромным философом достаточной, чтобы придвинуться к незнакомке на расстояние, не позволяющее, однако, обвинить его в сексуальном домогательстве:

− А вы − художник?

Незнакомка покрутила головой и с торжествующей ухмылкой поправила:

− Художница.

− У меня папа тоже был художником. Рисовал портреты, − охотно ухватился за ниточку ловелас.

− Портреты не рисуют, а пишут! − таинственная незнакомка победоносно вонзила в него наполненный сарказмом взгляд, что целиком отторгало всяческую таинственность.

Жульдя-Бандя виновато улыбался, силясь найти к ней подход, не сомневаясь нисколько в том, что этой птичке нужно немного дерзости.

− Оригинальный сюжет!

− Обыкновенный, − художница провела ладошкой по лощёной странице журнала, где на фоне пробивающегося в ущелье заката засыпала природа.

− Я имею в виду причёску. Она называется − Армагеддон?

− Она называется − Последний день Помпеи, − незнакомка хихикнула, слегка подбив тонкими длинными пальчиками волосы на макушке, дабы не допустить отступления от сюжета.

Жульдя-Бандя засмеялся − открыто, честно и непринуждённо, увлекая в свои объятия взгляд девицы.

− И что наша художница делает сегодня вечером?

− Ничего. Пока ещё не ваша, − уточнила она.

− Ничто − это эмбрион материи: постылое дитя материализма.

Девица, кокетливо вывернув головку, изучающе, с позиции человеческой самки, взглянула на незнакомца:

− Вообще-то, я не очень свободна, − двусмысленно намекнула художница.

После таких откровений, как правило, даже самые отъявленные сердцееды, дабы не тратить времени впустую, стараются «делать ноги».