Игорь Киселев - Темь. В поисках истины

– Понимаешь, Ант, у домовены есть свойство… или дар… назови как хочешь – в общем, привораживать парней. Вот только оборачивается это для них плохо. Голову теряют, а часто и жизнь. Ты-то вразумленный, и тебя это меньше касается, но дед мне строго наказал чары на тебя не наводить. И на Лешку тоже, раз уж он к нам в компанию прибился.

После чего нашла кучу неотложных домашних дел, которые нужно сделать к приходу Никитича, а особливо – заказанный им соус из грибов-вешенок. Похоже, дед держал внучку во всей домовьей строгости.

– А на какие средства живете? – спросил потом Антон, поддавшись добросердечной российской привычке с пристрастием интересоваться содержимым кармана соседа. – Никитич, случайно, пенсию для домовых не получает?

– Это от какого же государства? – парировала Весняна. – Если от вашего, местного, то на такую пенсию, как дедушка говорит, дырку от бублика не купишь. Да и ту торгаши жадючие выманят да государство ваше опять же урежет и еще пенсионный возраст прибавит… Ты-то вот, видать, у тетки как за стеной жил. Вон какой здоровый да упитанный, только безобидный какой-то… Добрый. Дрался хоть раз-то, а?

Антон задумался. Странно, но жизнь у тетки в заштатном городишке воспринималась теперь как далекое прошлое, которое с каждым часом уходило в туманную дымку. Весняна была права: жили они с теткой замкнуто, ни с кем особо не общались. Были среди сверстников приятели, но вот друзей как-то не завелось. Быть может, потому что об Антоне ходила слава чудика, в себя вечно погруженного и читающего старомодные книжки, в то время как одноклассники, неуклонно взрослея, поэтапно познавали тайны бытия: первая сигаретка и бутылка пива, первая тусовка во «взрослом» ресторанчике, первый наркотик и первый секс… У кого-то были первый фирменный ранец, у кого-то – БМВ, но в общем к концу школы все приходили с одинаковым уровнем опыта.

Антон оставался в стороне. Драки обошли его стороной лишь потому, что сам Антон был юношей не мелким, пару лет увлекался модным тогда айкидо. Любой гопник, посмотрев на широкоплечего русоволосого парня с простым русским лицом, увидел бы в доверчивых на первый взгляд синих глазах нечто, от чего в задумчивости свалил бы в ближайшую подворотню. Да и, наверное, наблюдал все-таки за ним кто-то, потому что было несколько ситуаций, из которых он непонятно как вышел без единой ссадины…

Те же силы, видимо, сберегли его от российской армии, позволив тихо и незаметно закончить учебу на непопулярном и хиреющем историческом факультете местного широкопрофильного колледжа с ветеринарным уклоном. Пару раз вызывали в военкомат, где тыловой майор с выпученными от постоянного похмелья глазами пытал на предмет наличия каких-то важных родственников. Антон не раскололся, потому что и в самом деле ничего не знал, чем вызвал еще большее уважение майора. Во всяком случае, сам того не желая, Антон лишился удовольствия познакомиться со сладостью самоволок, познавательностью дедовщины, шкурничеством и самодурством командиров, а также другими простыми армейскими радостями.

Происхождением покровительствующих ему сил Антон тогда не задавался, да и тетка, смахивающая на грустную старую деву, плакавшую по ночам над любовными романами старой российской классики, в подробности не вдавалась. «Родители твои, – говорила она, – рано погибли в автокатастрофе, сами они – детдомовские, были обыкновенными строителями и скакали по стройкам, пока я тебя, охламона, воспитывала. И вопросов больше на эту тему не задавай». Правда, некие странности в характере и поведении тетки Антон замечал – любила, например, сидеть в темноте, по весне исчезала в окрестных лесах несколько дней, чем заслужила в маленьком городке славу не то колдуньи, не то лекарки-травницы. Это тоже было на руку: тетку побаивались и лишний раз в дом не совались. Странно было и то, что при более чем скромной зарплате библиотекарши жили они в сравнительном достатке: водились у Антона и музыкальный центр, и мотоцикл, хоть и отечественный…

– Дрался – не дрался, – со значением промямлил Антон, – Но было всякое…

А что он еще мог сказать?

Идиллия закончилась поздней ночью, когда в городскую лесную берлогу явился Леха.

Он любил парады.

Леха прибыл на руках Весняны, сопровождаемый донельзя смущенным Никитичем. Отставной скинхед был пьян, возмущен и одновременно удовлетворен, если признаком этого можно считать утроенную в объеме верхнюю губу, мешавшую ему изображать торжествующую ухмылку. Кто-то, видимо, изрядно промахнулся, попав ниже предполагавшегося Лехиного носа, чем доставил его обладателю чисто детскую радость.

Парадный внос Лехи в прихожую сопровождался тривиальной народной лексикой, однозначно адресованной почему-то современной попсе. И даже не совсем современной, скорее даже исторической, а именно – миллиону алых роз. Пока Весняна возносила Лехино бренное тело до ближайшего дивана, он даже пытался эту попсу воспроизвести, причем сарказм его производил удручающее впечатление.

Уяснить столь сложные взаимосвязи между попсой и утроенной губой татуированного ненавистника цветов помогли Никитич с Весняной после того, как со стороны терпеливого дивана раздался, наконец, заливистый храп, свидетельствовавший о Лехиной полной умиротворенности.

– И что это было? – осведомился Антон, кутаясь в одолженный ему Никитичем утром халат и заспанно моргая. – Возвращение блудного сына из розария? Поспать не дают болезному, чесс-слово…

– Дак ить его! – фальшиво возмутился Никитич. – Ведь еле вытащил-то из этого… трактира. Клуб который, имя ему – «Ночные поганки». Тьфу! Поганки и есть…– дед явно что-то не договаривал и старательно таращил чистые синие глаза.

Поза Весняны в это момент являла собой статую разгневанной Фемиды – если только богиня правосудия имела обыкновение подбочениваться и метать из глаз зеленые молнии.

– Как же! – донельзя ядовито заявила она. – То-то ты и твоя ведьма вопили, что грибов еще не пробовали… А этот, – Весняна гневно ткнула пальцем в невинно дрыхавшего Леху, – орал, что ему надо найти веник роз, а он его еще не нашел…

– Зачем?! – поразился Антон, предполагая, что из всех ароматов Леха уважал лишь запах еще не выпитого свежего пива, но отнюдь не цветов.

И Весняна, и Никитич вдруг стали очень похожи друг на друга в некоем смущении.

– Ну… это, – ответствовал, наконец, дед, – он хотел вставить веник какому-то скомороху. Туда, откуда ноги растут.

– И как можно глубже, – злорадно добавила Весняна. – Вот это бы еще сделать твоей ведьме.

– Ты Маврушу не трожь! – взвился Никитич. – Знаешь, как она по кумполу съездила охранителя этого скомороха! А то пришлось бы собирать Леху по кусочкам!