Николай Ватанов - Метелица

— Пускай воздействуют на сэровскую психологию, — с улыбкой пояснил он. — Другую же мы поставим под стойку и вы отсыпайте в нее мелочишку — и. тут же прибавил: — Не думайте только пожалуйста, что я вам не доверяю, но так будет целесообразней.

— О кей, — охотно согласился я, понимая, что человеку бесконечно тяжело смотреть, как общие гривенники исчезают в чужом кармане.

Снова стали прибывать машины, в холле образовалась очередь. Вешалки гнулись под тяжестью шуб и пальто, и мы опасались, что не хватит места. К счастью делегатский поток вдруг оборвался и мы могли, наконец, вздохнуть свободно. Иван Филиппович заглянул приоткрытые двери зала:

— Все места заняты, — констатировал он. — Красный стол президиума, пульт для докладчика, на стенах портреты вождей, словом все как у людей. Теперь можно часик, другой и отдохнуть.

Мы покосились на кожаные кресла, но вспомнив об их странных свойствах, предпочли простую лавку та стойкой.

— Если бы они только знали, кто их сегодня обслуживает, — вздохнул Иван Филиппович.

— Можно сказать коллеги! Эх, поздновато мы приехали!

— Но почему вы так задержались в Европе? — поинтересовался я.

— Все из-за жениных родственничков, — с горечью в голосе сказал Иван Филиппович.

— Дядя Отто и дядя Пьер! Не могу без содрогания о них вспомнить. Началось в Днепропетровске, куда мае к тому времени отнесло волной из родных Ессентуков. Нужно сказать, что моя супруга, Арина Алексеевна, по неизвестной причине чрезвычайно быстро осваивает чужие языки. Полагаю, что это происходит по от ума или больших способностей, напротив, просто но женскому легкомыслию. Нас, мужчин, с родиной связывают глубокие корни, у дамского же сословия какие же корни, одни перышки и хвост. Сегодня чилик-чилик по-воробьиному, завтра по-немецки, потом еще как-нибудь. По случаю своих знаний и молодой наружности Арина Алексеевна работала у немцев в конторе, я же, как полагается пленному мужского пола, больше по задворкам, по помойной части. Однажды сидим мы вместе в подвале (большевики тогда уже осмелели и начали ночью налетать на город. Пошлют один два самолета,. они кружат и через час швыряют по одной бомбе. При такой системе вероятность попадания в тебя лично небольшая, но нервы изматываются). Тут же с нами немцы-победители спасаются. Женин шеф, крупно-мордастый субъект с сутенерским пробором через всю голову, принес для развлечения гитару, трынкает и что-то поет. Я примостился в уголке, натянул на голову Леночкину шапочку в виде вязаного чулка (хорошо уши прикрывает) и дремлю.

— Хочешь кусок кухена? — слышу возле себя голос жены. Шеф принес из кантины, нас угощает.

— Спасибо. Чему вы там так смеялись?

— Да как же не смеяться, — отвечает. — Херр Катердах сочинил романс: «Сегодня мне хочется обнять весь мир и в том числе тебя, моя Алиса». Алисой он окрестил меня.

— Что здесь забавного, — говорю я. — Довольно таки плоско. То же, что вы, Арина Алексеевна, позволяете какому-то Дахкатеру коверкать ваше православное имя и вас публично обнимать, совсем гадко!

— Чему тут злиться, не пойму! Херр Катердах ведь только поет и кроме того он хочет обнять весь мир и, следовательно, хочет обнять и тебя.

— Покорнейше благодарю!

Леночка, которая у свечки перелистывала немецкий словарь, вдруг говорит;

— Как странно: русское слово «зацеловать» переведено на немецкий как «целовать до смерти». Ведь это смешно, правда мама?

— Что за мерзкие слова ты всегда откапываешь! — говорю я. — Совсем испорченная девченка!

— Посмотри, папа, сам, если не веришь!

— Чему здесь верить или не верить. (Только не плачь, ради Бога!). Почему же мне такие слова никогда не попадаются, а какой-нибудь «забор» или «зулус», в лучшем случае.

— Удивительное пристрастие у тебя причинять людям боль, — говорит Арина Алексеевна. Наверно и тебе в пятнадцать лет попадались в словаре не одни только с кучности вроде забора!

Появился запоздавший делегат. Когда мы его обслужили, я напомнил Ивану Филипповичу об основной теме его повествования, о дяде Отто.

— Имейте терпение, — недовольно глянул он на меня. — Сейчас подхожу к описанию проделок этого господина. Через несколько дней Арина Алексеевна в подвале же (был снова налет) небрежно так, словно мимоходом, заявляет:

— Я давно хочу себе и детям выхлопотать фольксдейчевские документы. Фолксдейтчам и пайки дают и вообще возятся. Херр Катердах мне часто говорит: — «Вы, фрау Алиса, так прекрасно говорите по-немецки, что я никогда не поверю, что вы славянского происхождения». Эта дура Марта Иванова почти не говорит по-немецки и то получила бумаги на том основании, что она «Марта» и у нее оберефрейтер Ганс состоит приятелем.

Я растерялся и нашелся только ответить:

— Как же ты, мать, такую могла штуку придумать!

— Очень даже просто! У меня есть фактические данные считать, что в моих жилах течет арийская кровь. Я кажется уже тебе говорила об онкеле Отто из Харькова, дяде по материнской линии?

— Что за чушь! Его фамилия, насколько я помню, что-то вроде Гаврюшкина и он, наверно вовсе не Отто, а просто Антон.

— Нет Отто, у меня документы случайно сохранились. Гаврюшин же он по русской транскрипции, по-немецки же — Гавров, фон-Гавров. Все равно как фон-Бюлов, например.

Прозвучал отбой и мимо нас начали проходить к выходу немцы с дамами.

— Что он обо мне сейчас сказал и почему они засмеялись? — спрашиваю я о господине Дахкатере.

— Он сказал, что ты есть «тор», — отвечает Лена. — Подожди, я сейчас загляну в словарь… «Дас тор» — буквально будет «ворота».

— Ну причем же здесь?!

— Подожди, папа. А «дер тор» буквально значит «глубокий дурак или идиот». Как странно, правда? Наверно он сказал это насчет твоего чулка на голове.

— Ты могла бы перевести это отцу и не так буквально, — говорю я. — Мой же головной убор чердачного кота совсем не касается!

Признаться, отнесся я ко всей пакостной истории с дядей Отто недостаточно вдумчиво (тогда уже было видно, что дело немцев проиграно!) и в результате натерпелись мы, когда пришли ИРО-вские времена, неизъяснимых бед и страданий. Еле-еле, правдами и неправдами, отмыли свою арийскую кровь. Но тут подоспел другой господин, по материнской же линии, дядя Пьер.

Из зала вышло проветриться несколько делегатов. За ними выбежал еще один господин и протянул нам номерок. Иван Филиппович вынес ему тяжелую, дорогую шубу. Господин не стал в нее облачаться, а поспешно полез во внутренний карман и, к нашему удивлению, вытащил здоровенную пачку денег. Обрадовавшись, что деньги целы, он тут же подарил всем нам по доллару. Когда господин удалился, Иван Филиппович с возмущением сказал: