Алекс Норк - Маргарита

Сильная, справная… он кладет руку на большую ее скулу-щеку.

«Поедем, а, поедем».

Животное стоит и смотрит вперед, забирает слегка воздух ноздрями — оттуда, куда не движется.

Стоит.

«Поедем, почему ты не хочешь?»

Даль со всех сторон необъятная.

Началась «предвыборная» официально только вчера, а сегодня уже на некоторых дорожных стендах висит агитация.

По дороге в Москву на работу первым делом министру попались глядящие на шоссе со стенда три честные рожи — три стройные фигуры, положив правые руки одна на другую, вытянулись и повернулись к публике, надпись внизу: «Мы едины».

«Вы-то едины, — произнес про себя министр, — знаем, даже президент уже испугался».

А через сто метров увидел другой «пейзаж» — мужик с добродушной и хитроватой физиономией сидит за деревянным столом, перед ним блюдо с начатым поросенком, и на столе огурцы. «Эх, Россия!» — душевно написано поверху. И внизу: «К нам вся, есть порося!»

Он даже пожалел, что из-за скорости не разгляделись детали — порося этого, аппетитного очень, и огурцов — прямо сейчас с огорода.

Но скоро картинка опять явилась, мужик — округлый, с дружелюбной мордой, у которой в сарае обрез, — прихватил уже на вилку кусок: кожица поджаристая, под нею жирок, дальше сочное мясо.

Позавтракал только, а слюна чуть не закапала.

Огурцом, небось, потом будет хрустеть.

Снова троица с честными лицами, и она совсем не понравилась.

А тем более, честный там только один. И не среди трех, а примерно так — на триста один. Только, ёж твою двадцать, прикажут ему канаву копать и забудут потом отменить, — выроет до упора в государственную границу.

Фруктовая партия мелькнула на стенде.

И мужик опять, оприходовавший полпоросенка. И надкусанный огурец показывает.

В столовой у них ерунду подают — язык, начнешь и уж нету, с говядиной то же самое. Вот бы сесть с таким мужиком рядом за поросенком, перед этим, само собой, остограммиться. Жизнь — заведенная, словно, в задницу ключиком — ни воли тебе, ни поросенка поесть.

И везде так, у каждого. Эх, Россия!

— Денис Денисович, госпожа Аугелла.

— Кто?.. Ах, да-да. Спустись, пожалуйста, Зиночка, сопроводи к нам сюда. Я пока надену пиджак и галстук.

Звонили и договаривались…

Собственно, выскочило из головы — собака некоего Смирнова — мультимиллиардера, звонили вчера вечером, как раз, когда уходил Борменталь…

Профессор, пытаясь напевать вальс из Гуно, прошел в соседнюю комнату, задрал воротник и стал подыскивать галстук… надо послушать Гуно, забывается эта обаятельность… пиджак…

Да, как-то вылетело из головы… что хотят, толком не объяснили.

Профессор оглядел свою верхнюю часть в зеркале и остался доволен.

А когда вернулся в гостиную комнату, из прихожей раздался приподнятый собачий лай.

Зина… собака-ротвейлер… шикарная по породе самка.

Они продолжают начатую в прихожей игру — собака полуоткрытой пастью делает вид, что укусит, девушка хохочет и шлепает ее слегка, ловко обманывая.

— Прелесть какая, Денис Денисович, вы посмотрите какое чудо!

— Э, Зина, а кроме собаки…

— Есть и кроме собаки.

Женщина приятно высокого роста, стройная, в черном брючном костюме с изумрудным на груди ожерельем, волосы черные, цвет не вульгарный — приглушенный, с мягкой пушистостью.

Профессор отвлекся на кутерьму с цоканьем собачьих когтей по паркету.

— Зина и собака! Прекратите, пожалуйста, обе.

— Денис Денисович, она хочет попить. Пойдем, чудо, я тебе дам молока.

— Зина, молока собакам не надо, — профессор понял, что его все равно не слушают, он посмотрел на гостью. — Детские радости, да? Садитесь, будьте любезны, в любое удобное кресло, я уже понял, нас теперь нескоро обслужат. Что предложить вам, сударыня?

«Сударыня» скосила глаза на ящик с сигарами.

— Извольте… Я вам обрежу?

— Не надо, я откушу. И рому глоточек-другой, у вас, наверное, есть настоящий «ямайский»?

Тот самый, обрадовался профессор — подаренный ему полгода назад, из раритетных уже экземпляров.

Он доставал бутылку, а дама проговорила юридическим языком про наследственные права…

Странно — вот этой собаки.

Не очень, впрочем уж, странно — в Америке куча завещаний разным любимым животным.

Пока он нес к столику два округлых бокала, дама, взяв в руки бутылку, показалось, хотела махнуть прямо из горлышка.

Показалось, конечно, она проворно налила им обоим.

— М-м, настоящий вкус, мой господин, тот самый…

Он не успел попробовать, а гостья налила себе снова.

— Знаете, сколько жизней за каждым бочонком такого вот рома?

— Жизней, сударыня?

— Универсальная в те годы валюта.

Зеленоватые глаза увлажнились… годы, в каком-то другом присутствии — пальмы, песок, воздух морской… и кто-то ему кричит, чтоб осторожнее нес бочонок…

— Вернемся, профессор, к этому миру.

Она откусила кончик сигары и отправила боковым плевком в пепельницу — совершенно невозможное для культурного общества дело, но черт побери, точность попадания, какое-то в нем изящество…

— Собака, мой господин, должна стать человеком.

— Вы шутите?

— С миллиардами никто не шутит. Там, в пакете, оплаченные за ваше медицинское оборудование счета.

— За всё? — больше половины его накопленного состояния.

— За всё, и это честная игра, — глаза показали, что игра бывает как эта, так и другая.

— Э, госпожа Аугелла, я помню, что вы опекун огромного состояния…

— Проверьте, у вас со счетов не ушло ни цента.

— Я не об этом. Зина, ну сделай нам, — он хотел сказать — кофе, а голос сам произнес: — крупнолистного черного чая!

В комнату, облизываясь на ходу, вбежала собака, мельком взглянула на хозяина, потом поднесла морду к коленям дамы… приподняла и недовольно втянула ноздрями.

— Тебе не нравится, что я рому кирнула?.. Она будет хорошим человеком, профессор.

— Сударыня, — начал он…

Обратный ход… думал как раз над этим — от животного к человеку… время, которое ничего не значит… оборудование утром уже привезенное…

— Сударыня, я согласен.

— Прекрасно, мой господин! А потом уедете из квартиры.

— То есть, а почему?

— Человека увезли из этой вот комнаты в камеру и на скорый расстрел. Хоть и сам был не сахарный, а горе у всех одинаковое, он глазами, напоследок, печатлел эти стены.

Каверза какая-то — ест пельмени… не ест, потому что горячие, — он только поднес на вилке, и решил обождать — со сметаной пельмени, хотя толстая тетка в нечистом переднике, разумеется, сметану не доложила.

Лавки, столы… людей немного в сараечном заведении.

Стол не грязный, и даже салфетки в стакане.

Хотел уже отправить в рот подостывший пельмень, когда сволочь какая-то рукой себе в рот — рот с длинными, тоже сволочными зубами, кучеряжки черные на маленькой голове — маленький и противный, во фраке коротком поношенном — сожрал, улыбнулся скотским выраженьем, и дальше понесся.