Алекс Норк - Маргарита

Тварь противная, к вилке теперь прикасаться нельзя.

«Пушкин, Пушкин, — зашелестело. — Пушкин».

Хоть и Пушкин, что за дела?

Очень хочется есть, а ни вилки, и ни пельменей — лавки, столы — уже без людей, уходят в бесконечную глубь, тетка в грязном переднике, снимает его и говорит: «Э-х, Россия».

Сколько же в осени красок?

Да все!

«Политика — обратная сторона…»

Чего она обратная сторона?

Обратная просто.

Выборы — это деньги.

Какие?

Замечательные, господа, потому что сами ищут и просятся.

К вам они не просились — пачками, кучками?

Синими и зелеными?

Если нет, вы не жили на свете.

Да, не знаете ощущения жизни, того в ней вдруг поворота, который дает вам не смотревшую раньше в упор девицу, да что её — неизвестную для семьи квартиру, куда таких девиц можно пачкой пихать.

Как прекрасно без стеснения расплачиваться в ресторане, не проверяя счет — ах, господа, вас надули, но вы и сами не лыком шиты!

Глупости несут про правила игры, если вы можете покупать эти правила.

Что такое еще выборы?

Дебаты.

Их больше, чем в стране — дураков.

— Ира, кто все-таки этот Козулинский?

— Председатель партии «Эх, Россия».

— Да сам-то он кто?

— Модный мужик. Очень хорошо образованный.

— Ир, а ляпа у нас не будет? Раньше ты была осторожнее.

— В каком смысле?

— Ну, по десять раз к руководству бегала.

— Что тебя беспокоит, скажи на милость?

— Бурков звонил директору час назад.

— Почему я сейчас это слышу?

— Ты еще в массажной была.

— По такому случаю мог бы войти.

— Ты не волнуйся, просто сказал, чтоб было все гладко.

— Я не волнуюсь, когда у меня не гладко?

— И не волнуйся. Ты умница, я пошел в аппаратную.

«Народ хочет знать»…

Что он хочет еще — топят-топят, и никак не потонет.

— Здравствуйте, дорогие телезрители!

Ира начала «с чувством» на этой любимой тумбе — боже, как она ее любит, наверное, больше, чем весь народ.

«А его любить-то за что?» — произнес не в первый раз внутренний голос, и Ира привычно на него цыкнула.

— В нашей передаче участвуют не нуждающийся в представлениях Григорий Александрович Явлинов и лидер новой партии «Эх, Россия» — господин Козулинский. Тема — историческая Россия, и какое у нее будущее.

Появились мужчины в хороших костюмах.

Один — всем знакомый, другой — немолодого возраста, худой и высокий, успел на ходу вежливо поклониться публике.

— Мы, как всегда, начинаем с блиц-опроса. Вы готовы? — ведущая бросила взгляд на бумажку. — Вы верите в Россию?

Явлинов: Верю, иначе бы я сюда не пришел.

Козулинский: Вера связана с представленьем о вечном.

Ведущая: Я не поняла — так вы верите или нет?

Козулинский: В вечное я, конечно, верю.

Ведущая: Все равно не до конца поняла, но ладно. Вы согласны, что Россия должна как можно скорее интегрироваться в западный мир?

Явлинов: Это даже не следует обсуждать.

Козулинский: А на мой взгляд очень следует. Я позволю себе нарушить формат блиц-ответа?

Ира хотела сказать, что никак нельзя нарушать, но возникла вдруг неуверенность, скомканность какая-то внутри, и, улыбнувшись, она проговорила — «пожалуйста».

Козулинский: Термин «интеграция», употребляемый вами сейчас и на Западе, совершенно не имеет научного смысла — чушь обывательская от отсутствия хорошего образования.

Ведущая: Поясните.

Козулинский: «Интеграция», «интегрирование» — как вам угодно, основывается на мере вещей. Если говорить о социальной композиции, прежде всего вы должны измерять человека.

Ведущая: Что это значит?

Козулинский: Мерой человека всегда было нечто высшее. Высшее, но достижимое.

Ведущая: Бог, вы хотите сказать?

Козулинский: Можете понимать по-разному. Зачем вам бог, когда есть героические человеческие деяния?

Ведущей это понравилось.

— То есть вот, Александр Матросов…

Козулинский: Последний вздох этого мальчика… впрочем, обсудим немножко шире, — он повернулся к своему еще даже не оппоненту: — Программу семьсот дней составляли, поработали честно, но где у вас проект человека?

Явлинов: Вы имеете в виду идеологию, от которой мы все устали?

Козулинский: Идеология — это комплекс идей, а усталость — всего лишь плохая способность к работе.

Суд над Стенькой Разиным.

Стенька — среднего роста малый с мордой непонятного выражения — за прутьями подсудимого.

Судебное председательское место занимает сам Зорькин.

Почему председатель Конституционного суда рассматривает «уголовку»?

Ну да, Стенька ведь государственный бунтовщик.

— Вы узнаете подсудимого?

Чего там узнавать — эти рожи на каждом шагу.

Вечер, у киоска три мужика и девка — он прошел уже мимо, когда парень ударил девчонку в лицо — мазаный удар, но сильный.

И как, взять вот и дальше идти?

— Ты чего творишь, сукин сын!

Трое сразу двинулись… каждый больше по весу…

Разводить их надо, напрямую тут нечего делать…

Зубы прут на него рычащие, одному он сразу врезал на боковом уходе…

Дилетанты-хулиганье, но нельзя оказаться в куче.

Твари, оборачивается по серьезному…

Девка вдруг врывается и лепит одному в глаз!

Кстати как! Он не контролировал уже сразу трех…

— Подсудимого узнаете?

Ведущая: Господа, мы все-таки в блиц-режиме.

Козулинский: Очень коротко: «мера-интеграл-производная». Нужно читать учебники — это методологическая последовательность. Вы не можете говорить о социальном объединении, пока не определили человека — правильнее, его верхнюю планку.

Явлинов: Ну-у, в каком-то смысле я с вами согласен…

Ведущая: Что такое производная? Только я попрошу без математики.

Козулинский: Частности, если простым языком, — «свободы» так называемые, и прочие шалости.

— Фантастика, профессор, я чувствую себя участником гениального! Она уже другая — спит и меняется!

— Садитесь, доктор. Зиночка, дай нам поесть!

В комнату впорхнула фигурка.

— Какая милая, доктор, вот ей богу, был бы я лет на двадцать моложе…

— Денис Денисович!.. Что приготовить?

— Зиночка, легенького пока.

— Цветной отварной капусты и немного телятины?

— Очень подходит. Доктор, не сочтите за труд, там — в баре, вермут.

Магия, не магия, а поехать все-таки надо.

Ему сказали — можно и вечером.

Это существенно — после работы, и не на служебном, а на своем автомобиле — так меньше заметят.

Джип, нарочно, старенький, не модный.

Отвык он от этого дорожного хамства, и когда пропустил людей, сунувшихся пройти, сзади ему забибикали.

Замоскворечье… давно он тут не был.

А любил эти места.