Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

— Обуйся, культяпый!

— Жалко, что ничего не ответил, — с неудовольствием сказал сапер Водичка Швейку. — Зря, что ничего не сказал. Я бы его мадьярскую харю разорвал бы от уха до уха. А он, дурачина, молчит и позволяет наступать себе на ногу. Чорт побери, Швейк, злость меня берет, что нас не осудили! Этак выходит, что над нами вроде как насмехаются. А ведь мы, по правде сказать, дрались, как львы. Это ты виноват, что нас не осудили, а дали нам такое удостоверение, как будто мы и драться по-настоящему не умеем. За кого они собственно нас считают? Как никак это был вполне приличный конфликт.

— Милый мой, — сказал добродушно Швейк, — я собственно как следует не понимаю, чем ты недоволен. Ведь дивизионный суд официально признал нас за абсолютно приличных людей, против которых он ничего не имеет. Правда я при допросе всячески вывертывался, так это требуется. «Ваш долг врать», говорит всегда адвокат Басс своим клиентам. Когда меня аудитор спросил: «Зачем вы ворвались в квартиру господина Каконя?» — так я ему на это просто ответил: «Я полагал, что мы ближе всего познакомимся с господином Каконем, если будем ходить к нему в гости». После этого аудитор уже больше ни о чем меня не спрашивал. Этого ему было вполне достаточно. Запомни, брат, раз навсегда, — продолжал Швейк свои рассуждения, — перед военными судами нельзя признаваться. Когда я сидел в тюрьме при гарнизонном суде, так в соседней камере один солдат признался, а когда остальные арестанты об этом узнали, так «накрыли его одеялом» [95] Арестанты избивают провинившегося перед ними товарища накрыв его одеялом, чтобы он не узнал, кто его бьет. Прим. перев . и заставили его отречься от своего признания.

— Если бы я совершил что-нибудь бесчестное, так не признался бы, — сказал сапер Водичка. — Ну, а если меня этот тип аудитор прямо спрашивает: «Дрались?» Так я ему ответил: «Да, дрался». — «Избили ли кого-нибудь?» — «Так точно, господин аудитор». — «Дошло ли дело до членовредительства?» — «Ясно, господин аудитор». Пусть знает, с кем говорит! Какой срам, что нас освободили! Этак выходит, словно он не хотел верить, что я измочалил об этих мадьярских хулиганов свой пояс, что я их в лапшу превратил и наставил им шишки и фонарей. Ты ведь был при этом, как на меня навалились три мадьярских халуя и как через минуту все они валялись на земле, и я топтал их ногами. И после всего этого какой-то там аудиторский сморкач прекращает следствие. Это все равно, как если бы он сказал мне: «Всякая з… лезет еще драться!» Как только кончится война, и я буду штатский, я его, растяпу, разыщу и покажу ему, как я не умею драться! Потом приеду сюда в Кираль-Хиду и устрою здесь такой мордобой, что еще в мире такого не было! Люди будут прятаться в погреба, как только услышат, что я пришел посмотреть на этих киралхидских бродяг, на этих босяков, на этих мерзавцев!

В канцелярии с делом было покончено в три счета. Фельдфебель с еще жирными от обеда губами, подавая Швейку и Водичке бумаги и сделав при этом чрезвычайно серьезное лицо, не преминул произнести перед обоими речь, в которой апеллировал к их воинскому духу. Речь свою (он был силезский поляк) фельдфебель уснастил перлами своего диалекта. При прощании Швейк сказал Водичке:

— Как только кончится война, зайди меня проведать. Я каждый вечер от шести часов «У Чаши» на Боище.

— Разумеется приду, — ответил Водичка, — скандалы-то там бывают?

— Каждый день, — обещал Швейк, — а уж если будет очень тихо, так мы по силе возможности сами что-нибудь состряпаем.

Друзья разошлись, и, когда уже были на порядочном расстоянии друг от друга, старый сапер Водичка крикнул Швейку.

— Так ты там уж позаботься о каком-нибудь для меня развлечении, когда я туда приду!

На что Швейк закричал:

— Так непременно приходи после войны!

Удалились еще дальше друг от друга, и вдруг послышался из-за угла второго ряда бараков голос Водички:

— Швейк! Швейк! Какое подают «У Чаши» пиво?

Как эхо отозвался ответ Швейка.

— Великопоповицкое!

— А я думал, что смиховское! — кричал издали сапер Водичка.

— Есть там и девочки! — кричал Швейк.

— Так значит после войны в шесть часов вечера! — кричал издалека Водичка.

— Приходи лучше в половине седьмого, на случай, если я запоздаю! — ответил Швейк.

Потом донесся еще, уже совсем откуда-то издалека, голос Водички.

— А в шесть часов притти не сможешь?

— Приду в шесть! — услышал Водичка ответ удаляющегося товарища.

Так разлучились бравый солдат Швейк со старым сапером Водичкой.

Взбешенный поручик Лукаш бегал по канцелярии 11-й маршевой роты. Это была темная дыра в сарае, где помещалась рота, отгороженная только досками от коридора. В канцелярии стояли стол, два стула, бутыль с керосином и койка. Перед Лукашем стоял старший писарь Ванек, который составлял в этом помещении ведомости на солдатское жалование, вел отчетность о солдатской кухне, одним словом, был министром финансов всей роты, проводил тут целый божий день, здесь же и спал. У дверей стоял толстый пехотинец, обросший бородой, как краконош [97] Чешский сказочный герой. Прим. перев . . Это был Балоун, новый денщик поручика, до военной службы мельник, из-под Чешского Крумлова.

— Нечего сказать, нашли вы мне денщика, — обратился поручик Лукаш к старшему писарю, — большое вам спасибо за такой сюрприз! В первый день посылаю его за обедом в офицерскую кухню, а он по дороге сожрал половину моего обеда.

— Виноват, я его розлил, — заявил толстенный великан.

— Допустим, что так. Разлить можно суп или соус, но не франкфуртское жаркое. Ведь ты от жаркого принес такой кусочек, что его за ноготь спрятать можно. Ну, а куда ты дел яблочный пирог?

— Я…

— Нечего врать. Ты его сожрал!

Последнее слово поручик произнес так строго и так энергично, что Балоун на всякий случай отступил на два шага.

— Я сегодня справлялся в кухне, что у нас было к обеду. Был суп с фрикадельками из печенки. Куда девал ты фрикадельки? Дорогой повытаскивал? Ясно, как день. Кроме того была вареная говядина с огурцом. Куда она делась? Тоже сожрал. Два куска франкфуртского жаркого, а ты принес мне только полкусочка. Ну? Два куска яблочного пирога. Куда их девал? Напичкался, паршивая и грязная свинья? Отвечай, куда дел яблочное пирожное? Может, ты в грязь его уронил? Ну, мерзавец! Укажи мне то место, где лежит этот кусок в грязи. Может, как нарочно, прибежала туда собака, нашла этот кусок и унесла его. Боже ты мой, Иисусе Христе! Я так набью тебе морду, что разнесет ее как лохань! Эта сволочь осмеливается еще врать! Знаешь, кто тебя видел? Старший писарь Ванек. Он сам пришел ко мне и говорит: «Осмелюсь доложить, господин поручик, ваш Балоун жрет, сукин сын, ваш обед. Смотрю я в окно, а он напихивается, как будто целую неделю ничего не ел». Послушайте, старший писарь, неужто вы не могли найти худшую скотину, чем этот молодчик?