Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, мне Балоун показался из всей маршевой роты самым подходящим человеком. Это такая дубина, что не мог запомнить ни одного ружейного приема, и дай ему в руки винтовку, так он бы еще бед наделал. Недавно на стрельбе холостыми зарядами чуть-чуть не прострелил глаз своему соседу. Я полагал, что он, по крайней мере, на эту-то службу будет годен.

— Сожрать обед у своего офицера! — сказал Лукаш. — Как будто ему не хватает его порции. Ну теперь, полагаю, ты уже сыт?

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я всегда голоден. Если у кого остается хлеб, — так я тут же вымениваю его на папиросы, и все мне мало, такой уже я уродился. Думаю: ну теперь уж сыт — ай нет! Минуту спустя начнет у меня опять в животе урчать, как до еды, и глядь, он, стерва, опять дает о себе знать. Иногда думаю, что уж взаправду хватит, что больше в меня уж не влезет, так нет тебе! Как увижу, что кто-нибудь ест или почую какой-нибудь запах, и сразу в животе, точно его помелом вымели: опять начинает заявлять о своих правах. Я тут готов хоть гвозди глотать! Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, — я уж не раз просил: нельзя ли мне получать двойную порцию. Из-за этого я был в Будейовицах у полкового врача, а тот вместо двойной порции засадил меня на два дня в лазарет и прописал мне в день лишь чашку чистого бульона. «Я, — говорит, — покажу тебе, каналье, как тебе твоей порции не хватает! Приди еще только раз, так уйдешь отсюда как щепка». Мне никак нельзя, господин поручик, видеть вкусных вещей, да и простые возбуждают во мне такой аппетит, что у меня слюнки текут. Осмелюсь просить, господин обер-лейтенант, сделайте такую божескую милость, распорядитесь, чтобы мне выдавали двойную порцию. Если мяса не будет, то хотя бы давали картошку, кнедлики, немножко соуса, ведь это всегда остается.

— Довольно с меня твоих наглых выходок! — ответил поручик Лукаш. — Видали вы когда-нибудь, старший писарь, более нахального солдата, чем этот балбес: сожрал обед да еще хочет, чтобы ему выдавали двойную порцию. Этот обед тебе колом выйдет! Старший писарь, — обратился он к Ванеку, — отведите его к капралу Вейденгоферу, пусть тот его покрепче привяжет на дворе около кухни на два часа, когда будут раздавать гуляш. Пусть привяжет повыше, чтобы он держался только на самых цыпочках и видел, как в котле варится гуляш. Да устройте так, чтобы подлец этот был еще привязан, когда будут раздавать гуляш, чтобы у него слюнки потекли, как у голодной суки, когда та трется у колбасной. Скажите повару, пусть его порцию разделит и раздаст.

— Слушаю-с, господин обер-лейтенант. Идемте Балоун.

Когда они уже уходили, поручик задержал их в дверях и, глядя прямо в испуганное лицо Балоуна, победоносно провозгласил:

— Ну что? Добился своего? Приятного аппетита! А если еще раз проделаешь со мной такую штуку, я тебя без всяких пошлю в военно-полевой суд!

Когда Ванек вернулся и объявил, что Балоун уже привязан, поручик Лукаш сказал:

— Вы меня, Ванек, знаете, я не люблю делать таких вещей, но я не мог поступить иначе. Во-первых, вы знаете, что когда даже у собаки отнимают кость, так и она огрызается. Я не хочу, чтобы возле меня жил негодяй. Во-вторых, то обстоятельство, что Балоун привязан, имеет крупное моральное и психологическое значение для всей команды. За последнее время ребята, как только попадут в маршевый батальон и знают, что их завтра или послезавтра отправят на позиции, делают что им вздумается. — Поручик с измученным видом тихо продолжал — Позавчера во время ночных маневров должны были мы действовать против учебной команды вольноопределяющихся за сахарным заводом. Первый взвод, шедший в авангарде под моей командой на шоссе, более или менее соблюдал тишину, но второй, который должен был итти налево и расставить под сахарным заводом дозоры, тот вел себя как возвращающаяся с загородной прогулки молодежь. Поют себе и стучат ногами, так что в лагере было слышно. Кроме того на правом фланге шел на рекогносцировку местности около леса третий взвод. Это было от нас на расстоянии по крайней мере десяти минут ходьбы, а все же ясно было видно, как эти мерзавцы курят: повсюду огненные точки. А четвертый взвод, тот, который должен был быть арьергардом, чорт знает каким образом вдруг появился перед нашим авангардом, так что был принят за неприятеля, и я сам должен был отступить перед собственным арьергардом, наступающим на меня. Это была одиннадцатая маршевая рота, которую теперь мне дали. Что я из этой команды могу сделать? Как они будут вести себя во время боя.

При этих словах Лукаш сложил руки как на молитву и сделал мученическое лицо, а нос у него вытянулся.

— Вы на это, господин поручик, не обращайте внимания, — старался успокоить его старший писарь Ванек, — не стоит над этим и задумываться. Я вот уже был в трех маршевых ротах, и каждую из них вместе со всеми батальонами расколотили, а нас отправляли снова формироваться. Все эти маршевые роты были одна хуже другой, и ни одна из них вот настолько не была лучше вашей, господин обер-лейтенант. Хуже всех была 9-я. Та с собой потянула в плен всех унтеров и ротного командира. Меня спасло только то, что я отправился в полковой обоз за ромом и вином, и они проделали все это без меня. А знаете ли вы, господин обер-лейтенант, что во время последних ночных маневров, о которых вы изволили рассказывать, команда вольноопределяющихся, которая должна была обойти нашу маршевую роту, заблудилась и попала к Незидерскому озеру? Марширует себе все дальше и дальше до самого утра, а разведочные патрули — так те прямо влезли в болото. А вел ее сам господин капитан Сагнер. Они дошли бы, небось, до самой Шопрони, если бы не рассвело! — продолжал конфиденциальным тоном старший писарь, который смаковал подобные происшествия; ни одно из них не ускользало от его внимания. — Знаете ли вы, господин обер-лейтенант, — сказал он, интимно подмигивая Лукашу, — что господин капитан Сагнер будет назначен командиром нашего маршевого батальона. Прежде — как об этом говорил фельдфебель Гегнер из штаба — первоначально предполагалось, что командиром, как самый старший из наших офицеров, будете назначены вы, а потом будто бы пришел в бригаду приказ из дивизии, что назначен господин капитан Сагнер…

Поручик Лукаш закусил губу и закурил папиросу.

Обо всем этом он уже знал и был убежден, что с ними поступают несправедливо. Капитан Сагнер уже два раза обошел его в чине. Однако Лукаш только проронил:

— Не в капитане Сагнере дело…

— Не очень-то мне это по душе, — интимно заметил старший писарь. — Рассказывал мне фельдфебель Гегнер, что господин капитан Сагнер в начале войны вздумал где-то в Черногории отличиться и гнал одну за другой роты своего батальона под обстрел пулеметов прямо на сербские позиции, несмотря на то что это было совершенно гиблое дело и пехоте вообще там ни черта было делать, так как сербов с тех скал могла снять только артиллерия. Из всего батальона осталось всего восемьдесят человек; сам господин капитан Сагнер был ранен в руку, потом в больнице заразился еще дизентерией и только после этого появился у нас в полку в Будейовицах. А вчера будто бы распространялся в офицерском собрании, как он мечтает о фронте, что он готов потерять весь маршевый батальон, но себя докажет и достанет высший орден за свою деятельность (на сербском фронте он получил фигу с маслом), во теперь он или ляжет костьми со всем маршевым батальоном или будет произведен в подполковники, но маршевому батальону придется туго. Я так полагаю, господин обер-лейтенант, что этот риск и нас касается. Недавно говорил фельдфебель Гегнер, что вы очень не ладите с господином капитаном Сагнером и что он в первую очередь пошлет нашу 11-ю роту в бой на самые опасные места.