Ирина Маркова - Здрасьте, муза (сборник)

Куда ж в таком нелепом виде?
Пусть он не Пушкин, не Твардовский,
Зато в изысканном прикиде —
Свой в доску – Михаил Садовский.

Пишет музыке Сергей —
Песен вереница,
Музыкальный апогей
И стихов страницы.

Вечер – творчества гарант,
Ночь под небосводом,
Пишет песни музыкант,
Заедая мёдом.

Передышке скажет: «Нет!»
Дар его природный,
За окном забрезжит свет,
Рядом чай холодный.

Похудевший музыкант,
С Музой воспаривший,
Развивает свой талант,
А обед остывший…

Время – пусть себе идёт,
Завтра он догонит,
Композитор всё поёт,
А в рубашке тонет —

Стали вещи велики —
Он не внял советам,
Всем советам вопреки,
Он питался «светом».

Свет и мёд всего важней,
Внявши вдохновенью,
Он уже среди теней
Бродит хрупкой тенью.

Если будет кушать «свет»,
Петь без передышки,
То растает наш поэт,
Как весной ледышки.

Читая в детстве стих, нередко
Поэт вставал на табуретку,
Затем он вырос как поэт,
Сев, как на трон, на табурет.

С тех пор парадного портрета
Не видит он без табурета.
Как был бы горд отец поэта
И дед, создатель табурета,

Что табурет в одно мгновенье
Предстал объектом вдохновенья.
Одно могло смутить бы предка —
Что вместо музы – табуретка.

Поэту ж табуретки груз
Подходит больше всяких муз.

Когда поэт напьётся браги,
То пишет целые тома —
Рука к перу, перо к бумаге,
И сходит медленно с ума…

А после пьянки да пирушки
Он умирает от безделья,
Неплохо было б няню с кружкой
На помощь вызывать с похмелья.

Когда ж пропиты все заначки,
Опять страдает ерундой,
И рвётся в Болдино в горячке,
Представясь сказочным Балдой.

Героев сказочных услышит
И вновь напишет ерунду,
А у героев съедет крыша,
Лишь встретят в Болдино Балду.

Поэт им скажет: «Не беда!» —
Ведь он, как Янус, многоликий:
Как выпьет, он – Балдой Балда,
А протрезвеет – Серб Великий!

Поэт, постигнувший предание,
Запомнив все года и даты,
Решил, что в Библии создании
Опять евреи виноваты.

Поэт, постигнувший культуру,
И не лишённый, впрочем, дара,
Шутя вошёл в литературу,
То ль в роли бреда, то ль кошмара.

Шутя, а кто иначе скажет?
Великий Серб, поэт в натуре,
За это Бог его накажет
И за кошмар в литературе.

Поэт прикладывал старанье,
Он подбирал венец к лицу,
И, разразясь бульварной бранью,
Пришёл к бульварному кольцу.

Увидел памятник у сквера,
И брань в устах его застыла,
Вмиг потеплела атмосфера —
Ведь у него с собою было!

Но выпить памятник суровый
Так и не смог поэт склонить,
Тогда терновый на лавровый
Венец решил себе сменить.

Сказал он памятнику: «Вздорный,
С тобой я больше не дружу.

Взамен тебя нерукотворный
Я монумент сооружу!

Тогда мой дар признав бесспорным,
Не в одиночестве, вдвоём
Мы с ним, родным, нерукотворным
Пол-литра мигом разопьём!

Пройдя народною тропою,
Вдруг заиграет жизнь-палитра,
С нерукотворным из запоя
Мы выйдем, раздавив пол-литра!»

Эта гадюка иль, может, гадючка,
Цепи змеиных эпох предваряя,
Я уверяю – всё та ещё штучка,
Та ещё штучка, я Вас уверяю.

Сватался к ней и удав закадычный,
И водяной среди ушлых лещей,
Сватался Леший, довольно приличный,
Сватался даже Бессмертный Кащей.

Только гадюка себя уважала
И женихов от ворот провожала…

Тянет из тьмы свои скользкие ручки,
И, не нашедши пока никого,
Эта в глубоком болоте гадючка
Ищет поэта, видать, своего.

Снова на воду летит позолота,
Трудно поэту вина не напиться,
Дремлет гадюка, и дремлет болото —
Впору в болоте пойти утопиться.

Но не послушал писатель совета,
Не отличивши добра ото зла…
В общем, приятная сердцу поэта,
Снова гадюка покой обрела.

Истина жизни закрыта на ключик —
Ищет он новых гадюк и гадючек.

Ругался с Музой непрестанно
И гнал всё время на Парнас,
На них смотрел при этом странно
Вконец опешивший Пегас.