Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)

Касаюсь пряди — образы встают:
Струи волос из дымки сна;
О них поэты неспроста поют
В любые времена.

Ребячьи кудри — приникает к ним
Ехидный ветер на лету;
Вот облаком покрыли золотым
Румянца густоту,

Вот нависают чёрной бахромой —
Блестит под нею строгий взгляд,
А вот со лба смуглянки озорной
Отброшены назад;

Затем старушка в круг венцом седым
Косичку заплела свою…
Затем... Я в Вифании, пилигрим,
Бреду сквозь толчею

И вижу пир. Вся горница полна.
Расселась фарисеев знать.
Коленопреклонённая жена
Не смеет глаз поднять.

Внезапный всхлип, и не сдержала слёз —
Познал отчаянье порок
И вот стирает пыль струёй волос
С Его священных ног.

Не погнушался подвигом простым
Святой их гость, смягчил свой зрак.
Так, не гнушась, почти вниманьем ты
Былых сочувствий знак.

Уважь печали сбережённый след;
Ему пристанище нашлось.
Погас в очах, его любивших, свет, —
Осталась прядь волос.

Я деву юной представлял —
Семнадцать лет едва.
Ну что ж, прибавить к ним пришлось
Ещё десятка два.
Я представлял каштан волос,
Лазурь в глазах — а тут
Каштан какой-то рыжий, глаз —
Какой-то изумруд!

Вчера моих касалась щёк,
А заодно ушей.
Но ждал я всё же, признаюсь,
Касаний понежней.
Пополнить можно ли ещё
Её достоинств ряд?
Добавить нечего к нему,
Убавить только рад.

Медвежья грация во всём,
Подвижность валуна,
Жирафа шея, смех гиен,
Стопа как у слона.
Но — верьте! — я её люблю
(Хоть прячу страсть от всех):
«В ней всё, что я в ней видеть рад»,
Но слишком много сверх! [64]

Был светлый вечер, тишина,
Вдали смутнел туман;
Была та девушка стройна,
Несла свой гибкий стан
С предерзкой грацией она.

Хватило взгляда одного,
Улыбки, что лгала, —
Пошёл я следом. Для чего?
Она ли позвала,
Но я подпал под колдовство.

Плоды мелькали средь ветвей,
Цветочки напоказ,
Но всё не так с душой моей
В проклятый стало час.

Как бы сквозь сон меня достиг
Девицы голосок:
«Что наша юность? Всякий миг
С подарками мешок».
Я возразить не смог.

Пригнула ветвь над головой,
Достала дивный плод:
«Вкусите сока, рыцарь мой;
Я после, в свой черёд».

Ужели я в тот миг оглох?
Ужель утратил зренье?
Ведь был в словах её подвох,
В её глазах глумленье.

Я впился в плод, вкусить стремясь;
Мой мозг как пук соломы,
Как факел вспыхнул. Разлилась
В груди волна истомы.

«Нам сладок лишь запретный плод, —
Промолвила девица. —
Кто пищу тайно запасёт,
Тот вдоволь насладится».

«Так насладимся!» — вторил я,
Как будто горя мало.
Увы, былая жизнь моя
С закатом умирала.
Вздымалась чёрная струя.

Девица руку неспроста
Мне сжала. Будто отлегло:
Поцеловал её в уста,
Потом в лилейное чело —
Я начал с чёрного листа!

«Отдам всё лучшее! Гляди! —
Схватил я за руку её. —
Отдам и сердце из груди!»
И вырвал сердце самоё —
И мне она дала своё...
Но вот и вечер позади.

Во тьме я лик её узрел,
Но с наступленьем темноты
Он весь обвял и посерел,
И обесцветились цветы.

Смятенье овладело мной.
Я как затравленный олень
Сбежал. И мнилось, за спиной —
Безжалостная тень,
Летящий зверь ночной.

Но только странно было мне,
Иль это я воображал,
Что сердце смирно, как во сне,
Себя вело, хоть я бежал.

Она сказала: сердце ей
Теперь моё принадлежит.
Теперь, увы, в груди моей
Осколок льда лежит.
А небо сделалось светлей.

Но для кого на косогор
Упал победный свет,
И древних милых звуков хор
Кому принёс привет?
Меня былого нет.

Смеюсь и плачу день за днём;
Помешанным слыву.
А сердце — огрубелый ком,
Уснувший наяву,
Во тьме хранимый сундуком.

Во тьме. Во тьме? Ведь нет: сейчас,
Хотя безумен я,
Но вновь на сердце пролилась
Прозрачного ручья
Живая светлая струя.

Недавно на исходе дня
Я слышал чудо-пенье.
Исторглись слёзы у меня,
Слепое наважденье
Из глаз и сердца прогоня.

«Поющее дитя
И вторящие сада голоса!
О счастье, радость пенья,
Цветы на загляденье,
Вплетённые неловко в волоса —
Простая радость бытия.

Усталое дитя,
Глядящее на солнечный заход
И ждущее, что Вечность,
Нелживая беспечность,
Мучительные цепи разорвёт,
Что дать покою не хотят.

Небесное дитя;
Лицо мертво, и только взгляд живой,
Как будто с умиленьем
Не тронутые тленьем
Глаза следят за ангельской душой,
Любуясь и грустя.

Будь как дитя,
Чтоб радуясь дыханию цвести,
Из жизни быстротечной
С душою неувечной
В одеждах незапятнанных уйти,
К блаженству возлетя».

Вернулись краски бытия,
И разгорелось чувство
В моей душе. Безумен я?
Мне сладко то безумство:
Печаль и радость — жизнь моя.

Печален — значит, я признал:
Лихим возможностям конец —
И представляю, как бы сжал
Чело сверкающий венец,
Когда б желанью угождал.

Я светел — значит, снова смог
Я вспомнить лет обетованье:
Чело получит свой венок,
Хотя бы я, испив страданья,
Ушёл за жизненный порог.

Свет нездешний в её очах,
Не земной она росток:
В звёздных ей витать лучах.
Пять годочков здесь жила,
Пять годочков. Жизни мгла
Её не съела. Не зачах
Небесный уголёк.

То не ангел ли так глядит?
Вдруг в единый миг она
В дом небесный улетит?
Беатрис! Не знай забот!
Образ двух девиц встаёт,
Он в облике твоём сквозит;
Пора их пройдена.

Вижу бледную Беатрис:
Сжаты губы в немой тоске,
Уголки опущены вниз
И в глазах печаль до слёз:
Было время сил и грёз —
О весеннее счастье, вернись, вернись!
Но оно, увы, вдалеке.

Вижу ясную Беатрис:
Из её весёлых очей
Голубая лучится высь.
Этих глаз полдневный свет
Воспоёт не раз поэт,
Хотя бы месяц — его девиз
В тишине безмолвных ночей.

Но виденья стали дрожать,
Истончились за слоем слой,
Хоть пытался их удержать.
Снова девочка она —
Ни лучиста, ни бледна,
Только прелестью им подстать
И души своей чистотой.