Дмитрий Горчев - Понаехавшие [сборник]

А того, кто этой разницы не понимает и не чувствует, следует пожизненно отдать в сеть скоростного питания МАКДОНАЛДС подтирать в бесплатном туалете жидкую дрисню за гопниками и торговать мятыми бургерами с картонными чикенами.

Два раза за день наткнулся на упоминание «первой письменной шутки человечества» по мнению британских учёных.

Я не знаю, какие там в Британии учёные, возможно даже, что они не умеют читать. Потому что если бы они умели читать, то знали бы, что самая первая шутка была: «Приколись пацаны как папаша нажралсо».

Прозевал сегодня автолавку. Вроде бы и выходил за ворота периодически, а всё равно прозевал.

Ненадолго она сейчас задерживается – живых осталось шесть дворов, да и из тех не все выходят.

Взял рюкзак и пошёл в сельпо в соседнюю деревню – четыре километра туда, четыре обратно, с горки на горку.

О, тоскливейшая псковская осень – дождь даже не идёт, а просто так висит в воздухе, и идёшь ты сквозь него, идёшь, медленно-медленно набухаешь, отсыреваешь, и текут по очкам слёзы и все почему-то снаружи.

На сельпо в деревне висит какое-то смешное расписание его работы, под расписанием амбарный замок.

«Ну ладно, – подумал я, – зато прогулялся». Достал из мокрого кармана мокрую пачку сигарет, мокрую коробку спичек, посмотрел на них и спрятал назад. Смотрю – идёт хозяйка магазина. Продавщицей её нельзя назвать – это в городе бывают продавщицы. А она хозяйка – топит в магазине печку, занавесочки на окнах. Весёлая: «Кошечка, – говорит, – тут в магазин зашла, такая хорошенькая. Я ей хозяина нашла. Они такие радые! А вы заходите, заходите!»

Купил у неё крупы, яиц, банку тушёнки, почерневших от непривычного климата бананов. Пошевелил руками в рукавах и купил ещё бутылку водки с прилагаемой к ней в виде промобонуса рюмкой.

Дошёл до озера, которое расположено очень удобно – в точности на полпути, точнее на четверти, если считать туда и обратно. Туда – четверть, обратно – три четверти. Смеркалось.

Выпил рюмку, закусил бананом, содрогнулся. В кустах кто-то грозно кем-то захрустел.

Вспомнил кучу говна примерно по колено высотой, наваленную неизвестным животным возле соседского дома, и решил про это не задумываться.

Взобрался на последнюю горку, а под горкой уже наша деревня.

Вот сколько уже времени здесь живу, а всё до сих пор никак не привыкну: идёшь по лесу, идёшь. Деревья скрипят от невыносимости бытия, по правую руку скелет бывшей свинофермы, ни огня какого и даже собака не забрешет. Кто я, где я? И вдруг – хуяк! – открываешь дверь, а там печка, на столе кружка с холодным чаем, на полу пластмассовый грузовик без двух колёс, раскрытая книжка про айболита и грязная кочерга. Дом.

Только выйдя на привокзальную площадь и свернув налево за угол, я сообразил, что уже однажды бывал в городе Гомель и даже, увлёкшись покупкой сметанных булочек, за малым делом не опоздал на поезд.

В этот раз времени у меня было побольше, так что прошёлся туда-сюда по улицам Победы и Ленина. Очень чисто. Бросить окурок на тротуар может разве что какой-нибудь педофил. От одного перекрёстка до другого – три машины, если считать с обеих сторон улицы.

Обнаружил множество магазинов со знаменитой на весь мир белорусской обувью, огромное количество мокрых и серых цыганских женщин, которые все просили у меня закурить, но я никому не дал, и ни одного, вообще ни одного места, где можно что-нибудь съесть.

Купил в конце концов оксюморон, то есть чебурек по-белорусски. Чебурек по-белорусски очень сильно солёный и чем-то слегка подванивает, но, как показала дальнейшая жизнь, вполне безопасный.

А вообще Гомель напомнил мне город моего детства таким, каким он был до тех пор, пока в него не перенесли столицу: посмотреть особенно не на что, но на то, что есть, смотреть не противно.

Мы вообще-то уже когда-то гнали самогон в городской квартире во мрачные времена горбачёвской перестройки. Мантоварка, сверху миска с холодной водой, под миской пиала для сбора конденсата. Ровно никакого представления о первой фракции, второй и уж тем более третьей, мы не имели, так что выпивали всё подряд. Остались живы. Молодые были организмы, хули.

Сейчас прочитал множество теоретических материалов и знаю, что температура кипения спирта составляет 73 градуса по цельсию, и все, что испаряется до этой температуры, – то уксусный альдегид и ацетон, а всё, что после, – там вообще пиздец.

А местные-то жители не знают! Гонют всё подряд, сливают в одну бутылку и продают по пятидесяти рублей за литр.

До чего же я этому завидую: открыть глаза, две секунды ими поморгать и тут же вскочить и стремительно броситься строить деревянную железную дорогу.

Мальчик за столом разбаловался, за что, разумеется, получил строгий выговор с поражением в правах, но до этого успел уронить бутерброд на пол три раза. И все три раза бутерброд упал маслом вверх.

А весна всё ж таки, действительно – целых две мухи проснулись.

По дороге к автолавке встретил Пахома. «Ну как твоё ничего?» – спросил Пахом. «Да так – потихоньку-помаленьку», – ответил я обстоятельно. Поговорили. Мы люди солидные.

Собака-степан, получивши после автолавки полкило ливерной колбасы, вновь обзавёлся собственными мнениями, которые у него всегда одинаковые: про ещё полкило колбасы. Он мне не сын, поэтому речей я перед ним произносить не стал, а сказал просто и кратко: «Что, скотина, пиздюлей давно не получал?» На что Степан, спрятавшись в будку, выразил на лице своём полное отсутствие мнений по каким бы то ни было вопросам.

Вот и нехуй.

В деревне завелась лиса.

Не иллюзорная какая-нибудь лиса, у которой избушка была ледяная, а нормальная, обычная. Живёт где-то на Дикой Горке.

Все куровладельцы в панике.

«Дима! – сказала мне сегодня баба Маруся. – Не поверите, прямо вот сюда подошла! Я палку об забор сломала! Отгоняла! Может быть, хоть вы убьёте?»

Старушка возле магазина долго считала, шевеля губами, мелочь на трясущейся ладони. Было очевидно, что эта мелочь у неё последняя.

В конце концов она решительным шагом зашла в магазин и купила две упаковки китикета.

Тут недавно к нам в деревню приехали в гости барышня Катя с мальчиком Степаном, который нашего мальчика старше на два месяца, из-за чего в доме установилась даже некоторая гармония: два Степана, две Кати и два Дмитрия.

И очень любопытно было наблюдать за двумя мальчиками. У них ведь нет ещё всякой этой социально-статусной хуйни – всё по-первобытному.