Иль Канесс - Оформитель слов

Представляю жизненные перспективы. Если ногу отрежут, то начну работать по свободному графику в метро и электричках. Стану звездой. Придумываю байку для пацанов о том, как в городе, с братвой, попал в засаду и мне отстрелило ногу базукой…

Неожиданно мелькает мысль о том, что утром меня просто никто не заметит и забетонирует.

– Это мы еще посмотрим…

Раньше как-то сообразительностью я не отличался. Откровенно – тупил. И раздражал многих. Был себе на уме. Рисование, стихи, рассказики. Часто тусовался один. Книги читал. В общем, как написал однажды один очень талантливый человек: «Жил как мудак и помер как мудак. Да и хуй с ним».

Многое у меня было через жопу. Теперь же, к 16 годам, я попал в совершенно экстремальную ситуацию. Надо было что-то делать и очень срочно. Тупить не простительно, если я собираюсь жить дальше…

Перед выполнением трюка по собственному спасению, я отчего-то решаю нацарапать что-нибудь важное на стене для потомков и тут же вспоминаю, как однажды в детстве, вытоптал в огромном заснеженном поле большими буквами слово «хуй», чтобы было видно из самолета. Мне тогда лет десять было. В тот момент мне казалось, что главное – не содержание, а масштаб.

Я хмыкнул и решил оставить потомков без послания.

– Поехали.

Глубина шахты по отношению к полу первого этажа, оказалась где-то с полметра. Я с трудом достиг выступа и перевалился за край. Очутившись на площадке первого этажа, начал осторожно ползти к двери на улицу. Больно. Пришлось немного постонать. Так как-то легче…

Правая рука, на удивление, оказывается не сломана. Едва не упав в обморок и преодолев несколько метров, я локтем толкнул дверь. Свет! Выполз из подъезда наполовину.

Облизывая потрескавшиеся губы, я задумчиво посмотрел на строительный кран. Подвижная площадка крана – отвал башки, настолько огромна. Колеса – как у БеЛАЗа, только железные и передвигаются по рельсам. Сразу же возник тревожный вопрос: ползти ли дальше к вагончику сторожа? А если, к примеру, я вырублюсь прямо на рельсах крана и просто умру во сне от переохлаждения? Ну, а потом, этот гигантский десептикон меня переедет? Хм…

Ползти к вагончику сторожа мне расхотелось. Надо мной кружил снег.

Подняв голову, я увидел за стройкой жилую девятиэтажку. В окнах горел свет.

– Помогите! Люди! – начал орать я, своим не окрепшим, подростковым голосом. – ПОМОГИТЕ! ПОЖАЛУЙСТА!

Время шло. Мне становилось все хуже и хуже. Я совсем замерзал и едва сдерживал себя, чтобы не потерять сознание. Последние силы ушли на то, чтобы доползти сюда.

– Помогите… – уже потеряв голос, хрипел я.

И так – несколько минут.

– Да ты заткнешься, там или нет! – услышал я наконец со стороны девятиэтажки гневный возглас. – Наркоманы, блять, ебанные!

Я захотел крикнуть, что я не наркоман. Я захотел крикнуть, что я сломал ногу. Я захотел крикнуть, что я замерз. Я захотел крикнуть, что истекаю кровью…

Но мой голос был безнадежно сорван, и я уже не мог кричать. Я уронил голову в снег и собрался немного поспать. Совсем немного, а потом снова продолжить звать на помощь. Всего пять минут…

…я приезжаю домой. Мама встречает меня на остановке. Сестра пришла со школы и просит сделать за нее домашку. Я наливаю себе большой стакан чая. Мама ставит передо мной гречку с мясом. Говорит, что я сильно исхудал в этом городе. Кровать, свежее постельное белье. Я ложусь и засыпаю. Все хорошо. Мне тепло и сытно. Я успокаиваюсь. Кошмар заканчивается… Я засыпаю.

– Ты пьяный?

Чувствую, что кто-то теребит меня за плечо.

– Эй? Пацан.

Я просыпаюсь и с трудом поднимаю заснеженную голову.

– Что?..

Вокруг перемещаются милиционеры.

– Ты пьяный? – спрашивают.

– Нет.

– Что-то нихуя ты не похож на трезвого. Что-то спиздить хотел со стройки?

– У меня тут отец работает.

– Разберемся.

Прибегает ошалевший сторож вместе с батей. Батя в одних трусах и фуфайке.

– Сынок… сынок…

У него от волнения текут слезы. Он встает передо мной на колени и бережно берет мою голову в свои большие и теплые руки.

– Сынок… как ты? – он смахивает с меня снег и, обхватив руками, начинает покачивать. – Все хорошо, сынок. Папа уже здесь.

– Пап, я замерз.

– Это ваш сын? – спрашивает милиционер.

– Да, – отвечает отец, прижимая мое обессилевшее тело к себе.

– Какого хуя вы тут стоите и таращитесь? – заорал на служителей порядка сторож. – Быстро несем пацана ко мне в вагончик!

Меня подхватили под мышки, за руки и ногу. Сломанную ногу нес отец. Он держал ее так бережно, как шестнадцать лет назад меня – новорожденного младенца. Как бы он ни старался, кости все равно терлись и ударялись друг о друга, причиняя мне невероятную боль. Весь путь до вагончика я был в страшной агонии и кричал, чтобы меня положили обратно и больше вообще не перемещали.

Зашли в вагончик. Сторож смахнул рукой со стола все, что было.

– Скорая уже едет, – сказал милиционер и вышел на улицу.

– Сынок, ты скажи, что мне нужно сделать? – дрожащим голосом спросил отец.

В вагончике оказалось накурено, вещал маленький телевизор, но главное, что было тепло.

– Чаю, пап… Я чаю хочу, горячего.

Папа сквозь слезы улыбнулся.

– Чай сейчас будет, – сказал сторож и поднял с пола чайник. – Сейчас будет. Держись, пацан. Держись…

В вагончик сторожа ворвались санитары. Я лежал на столе, попивая чай и собирался уже радостно закурить по случаю своей неуязвимости. Но нет! Врач скорой помощи немедленно конфисковал у меня чай и вынул из широких штанин знатные ножницы.

– Только нога сломана? – спросил он.

– Да, – ответил я.

Он начал разрезать мои джинсы вдоль сломанной ноги.

– А джинсы-то, новые… – пробубнил я.

Но он безжалостно кромсал горячую новинку новосибирской барахолки.

– Это жизнь у тебя – новая, а джинсы еще купишь.

– Ну, с моей стипендией, джинсы купить сложнее, чем выжить…

Проведя над моей ногой всякие медицинские манипуляции и наложив шину, меня принялись аккуратно выносить из вагончика. Погрузили в скорую помощь и, включив сирену, увезли в неизвестном направлении.

Просыпаюсь на следующий день. Батька сидит рядом и читает газету. Судя по выражению лица – что-то невероятно заумное. Я перевожу взгляд на свою ногу.

– Пап?..

Он срочно закрывает газету и радуется.

– Сынок! Как сам?

– Такое чувство, что мне триста лет и я выполз из тьмы… Меня слегка смущает железный штырь в лодыжке.

– Хм… я тоже поначалу ему немного удивился, а потом ничего, привык… Ну, а так-то, ты точно выполз из тьмы. – Он улыбнулся.

– Я не об этом. Зачем в моей ноге металлический штырь?!

– Ах, ты об этом! Ну это, сынок, называется – растяжка. К штырю гирька подвешена. Она оттягивает твои сломанные кости друг от друга, чтобы те не соприкасались.