Владимир Жуков - Яблоко раздора. Сборник рассказов

– Отелло, прирожденный Отелло! – с восторгом воскликнул худрук, потрясая над головой сцепленными пальцами костлявых длинных рук. – По совместительству беру в театр. Какая экспрессия, какая мощь! Мавр! Настоящий трагик. Будешь исполнять главные роли в шекспировских трагедиях и в «Борисе Годунове», но на общественных началах.

– На общественных, задарма сам играй, а мне надо бабки зарабатывать, – возразил конкурсант.

– Да, театр у меня хоть и народный, но хороводный, самодеятельный, – вздохнул худрук. – Держимся на энтузиастах-альтруистах. А у тебя, брат, талант, как пить дать талант! Ставлю десять баллов.

Высшей оценки больше никто после такого триумфа не получил. Жмырев на этом последнем профильном этапе испытаний не оставил своим соперникам никаких шансов. Редко кто отважился выступить, шестеро сразу сошли с дистанции, признав свое поражение.

Так благодаря своим интеллектуально-артистическим данным, а не протеже, как сплошь и рядом происходит, Аристарх Иванович победил в конкурсе, занял престижное место и стал заметной, незаменимой фигурой в городе. С учетом психологической нагрузки и вредности ему был определен оклад, побольше, чем у начальника местной милиции и прокурора, плюс ежемесячные премиальные и «левые».

Ведь оклад окладом, но на Жмырева, как из рога изобилия посыпались подношения, отказ от которых расценивал, как кощунство, неуважение к усопшим и их несчастным, убитым горем родственникам, друзьям и коллегам. Поэтому совесть его была чиста и спокойна, так как считал, что в отличие от высоких депутатов и чиновников, пребывающих на полном государственном обеспечении, он находился на не менее престижном и доходном, общественном обеспечении. Ни один следователь, осознавая бренность земной личной жизни, не посмел бы ему инкриминировать коррупцию или взятку. От сумы, от тюрьмы и я бы добавил, от смертного одра не зарекайся. А посему у Аристарха с представителями правоохранительных органов, которым он время от времени оказывал погребальные услуги (все смертны) проблем не возникало. Жил он с ними в мире и согласии. По принципу: если где-то, что-то убывает, то в другом месте оно прибавляется.

Вскоре в квартире Жмырева, поскольку даже при объемном шлунке (желудке) он не успевал все дегустировать до донышка, образовалась коллекция дорогих вин, коньяков, мартини, виски, водки и других напитков. Двухкамерный холодильник «Nord» был забит деликатесами: баночками черной, красной и паюсной икры, осетриной, балыками, салями, сырами и прочими изысканными продуктами питания. В зависимости от того, какой пост занимал усопший и на какой профессиональной ниве трудились его скорбящие наследники, они за проникновенные речи дарили трагику импортную радиотехнику, драгоценности, одежду, обувь от «чистого сердца».

К тому времени, когда случай (смерть сослуживца) свел меня с Аристархом Ивановичем, он пребывал в зените славы, купался в ее лучах. По рейтингу популярности не уступал, а в иные особенно богатые на покойников месяцы, превосходил отцов города, мэра, его замов, не говоря уже о мелких клерках, совершавших свои суетливо-мирские дела и, порой, забывавших в неуемной алчности неизбежность последнего пути, по которому никакие богатства с собой не унести. От смерти не откупишься ни серебром, ни златом. Поэтому некоторые из преклонных вип-персон заранее облюбовали себе местечки на почетной аллее на возвышении в центре кладбища, а не задрипанных задворках, где упокоились простолюдины. Прежде я знал о Жмыреве понаслышке, а вскоре увидел наяву.

2

В один из погожих осенних дней, около двух часов пополудни, я вошел в помещение БРУ (Бюро ритуальных услуг), по витрине которого с муляжом черного гроба с бумажными вощеными венками и черными лентами, крестами, свечами и другими погребальными атрибутами легко было догадаться о предназначении сего учреждения. В небольшом дворе был припаркован микроавтобус с надписью «Скорбота».

В светлой приемной, а контору на западный манер окрестили офисом, за старой пишущей машинкой сидела преклонного возраста старуха с очками на крючковатом носу и чтобы не заснуть медленно клевала сухим пальцем по литерам клавиши. На скамье у стены в черном, монашеском одеянии сидели мужчина и женщина. По периметру стен увидел стенды с цветными фотографиями и слайды. В их центре колоритная фигура со скорбно-величавым обликом, по динамике изображения которой не сложно было догадаться, что это и есть организатор-распорядитель печального церемониала. Иных доминирующих персон не наблюдалось, так как виновники события лежали пластами в дорогих с бронзовыми замками гробах и никакой «колдун» Лонго и прочие его последователи не смогли бы поднять их на ноги. Старушка перехватила мой заинтересованный взгляд и не без гордости заявила:

– Аристарх Иванович очень важная и авторитетная личность. А уж как он может разжалобить, что даже человек с каменным сердцем не удержится от слез и рыданий. Знает он слабые струны человеческой души. Буду умирать, то обязательно завещаю, чтобы именно он проводил меня в последний путь. Сказывают, что и после остановки сердца человек еще несколько часов видит и слышит, что вокруг него происходит. А у мужчин и стариков усы и борода растут. Вот я и хочу напоследок услышать его жалостную речь о том, какой была доброй и исполнительной сотрудницей.

Я промолчал, решив ее не разочаровывать в глупом заблуждении насчет зрения и слуха. Блажен, кто верует.

–Аристарх Иванович у себя? – нарушил я воцарившуюся и гнетущую, словно в склепе, тишину.

– Занят, начальник занят! – встрепенулась старушка, резво поднялась и загородила своим тщедушным телом проход. – У него творческий тренинг, готовит траурную речь. Какая-то крупная шишка дуба дала. Приказано не беспокоить, не сбивать с толку.

Оценив ее воинственность и непреклонность, я представился.

– Так бы сразу и сказал, а не водил за нос,– упрекнула она и поглядела на меня своими выцветшими, а когда-то голубыми глазами. – Аристарх-кормилец давеча о вас спрашивал. Проходите, он ждет. У вас несчастье, горе?

– За счастьем к вам не обращаются,– ответил я.

– Что верно, то верно, на земле мы временные жильцы,– вздохнула она и перекрестилась и уселась за машинку. Я понял, что возникший диалог, для нее обычный и она говорит по инерции, на эмоции, сострадание не достает сил.

Я вошел в кабинет. За письменным столом, развалившись в мягком кресле, сидел высокий и грузный мужчина. Килограммов на сто двадцать потянет, прикинул я его вес по крупным габаритам. Жмырев был сосредоточен, поглощен творчеством. Пред ним лежало несколько листов бумаги, исписанные размашистым энергичным почерком. Полминуты он не подавал ни звука, лишь жестом пригласил меня присесть. В какой-то мере связанный с творчеством, я понимал, как досадно ему прерывать вдохновение. Судя по выражению его крупного лица с выпуклыми линзами очков на носу, творчество его захватило.