Вожди 4 рейха, или Как pазмножаются Мюллеpы

такого... крепенького...

Пастор Шлагг, храпящий на всю округу, внезапно

вскрикнул во сне и проснулся. Ему приснилось, как он

лежит на скамейке в родной кирхе, и вокруг него ходят

обнаженные красотки, одна прелестней другой, но вдруг

входит Штирлиц и говорит "Отдавай сейф, ..., пришло

время Мировой революции ".

Пастор вскочил и вытер со лба холодный пот. Штирлиц

был рядом, он сидел и боролся с банкой селедки, которая

совсем не хотела открываться.

Проснулся Борман. Он был в очень хорошем настроении, в

отличие от Штирлица, который испытывал сильную

потребность дать кому-нибудь в нос или в ухо. Хотелось

сделать кому-нибудь что-нибудь очень приятное. Борман

ласково улыбнулся своим мыслям и достал из кармана моток

веревки.

-- Штирлиц, хочешь чего скажу, - Борман испытал вдруг

необычайную нежность к русскому разведчику.

-- Отвяжись, - грубо попросил Штирлиц, на секунду

отнимая зубы от банки с селедкой.

Пастор Шлагг успокоился. Штирлиц был, вроде бы, такой,

как обычно. Русский разведчик раскапризничался.

-- Ну дам я кому-нибудь сегодня в глаз или нет ? -

визгливым голосом спросил он сам себя, но почему-то

вслух.

Борман и пастор Шлагг в испуге отодвинулись и

нахмурились.

-- Ну Штирлиц, - сказал Борман, призывая к примирению. -

Я же хотел тебе сказать очень важную вещь. Тут же Мюллер

рядом...

-- Мюллер ? - Штирлиц выронил банку с селедкой.

-- Ага, - сказал Борман, довольный, что так сильно

напугал самого Штирлица.

-- Ну вот ему-то я и дам в глаз или в нос, - пообещал

Штирлиц, радостно потирая руки.

Раздался звук пулеметной очереди. Все с визгом залегли

в высокой бразильской траве. Мимо них, шлепая сапогами по

мелким испаряющимся от утреннего солнца лужам, прошли

семеро солдат в подозрительной форме, изображавшей в виде

эмблемы совок и два кулича из песка зеленого цвета.

Проходящие ругались на непонятном языке. Знаток

иностранной матершины Шелленберг безошибочно определил бы

в их выражениях грубое описание интимных подробностей

мужского и женского тел по-португальски.

Штирлиц прислушался. Некоторые выражения ему были

весьма знакомы. Услышав слово "Мюллеро тудекандос ",

Штирлиц не вытерпел. Сжимая кастет в запотевшей ладони,

он бросился на туземцев и мгновенно положил всех четырех.

-- Отвечай..., - сквозь зубы требовал Штирлиц, сидя

верхом на охающем португальце и тузя его кастетом по

голове, - Отвечай, мор-рда, что ты имеешь против моего

друга детства товарища Мюллера ?

-- Ты чего, Штирлиц ? - с изумлением спросил португалец,

оторопело сверкая возникшим под глазом ярко-фиолетовым

синяком, профессионально поставленным любезным Штирлицем.

-- Ах, ты еще и по-нашему понимаешь... - гнев Штирлица

был безграничен. Второй синяк мгновенно украсил

монотонную морду бразильца...

-- Прекрати, Штирлиц, - взмолился бразилец, пытаясь

увернуться от ударов русского разведчика. - Не трогал я

Мюллера... Я же у него хранителем песочницы работаю...

-- Песочницы ? - Штирлиц отпустил бразильца, успешно

понимающего по-русски, и вытер со лба крупные капли пота.

-- Ну да, - сказал бразилец, исследуя при помощи

зеркальной глади лужи крупные кровоподтеки на своем лице.

-- Ах, песочницы ! - Штирлиц нахмурил брови и бросился

на другого бразильца, но тот молниеносно отправился на

верхушку пальмы и остался там сидеть до самого вечера.

Два остальных исчезли в непроходимых чащах джунглей, и

больше не появлялись.

-- Где Мюллер ? - поигрывая кастетом, спросил Штирлиц.

-- Там ! - плаксиво показал пальцем на неприветливую

тьму джунглей бразилец, обиженный нарушениями в своей

внешности.

-- Ты мне зубы не заговаривай, - Штирлиц обиделся

непочтительному отношению. - Ты вообще покажи...

-- Великого товарища Мюллера без предварительной записи

увидеть нельзя... Занят очень... Он ночью не спит, о нас

беспокоится.

-- Это о ком еще - о вас ? - Штирлицу почему-то начали

надоедать коммунистические замашки вождей.

-- О нас, о четвертом рейхе...

-- А-а-а ! - лицо Штирлица расцвело в приятной улыбке. -

Ну, ну... Если Мюллер о вас беспокоится, то...

Штирлицу не дали закончить свою мысль. Два здоровенных

негра ловко схватили его за кисти рук и отобрали любимый

кастет. Этих Штирлиц очень ловко забросил куда-то далеко,

не глядя, и они больше не появлялись.

Но против четырех десятков обиженных эксплуататорами

несчастных негров, питающихся только кофе и ананасами,

русский разведчик был почти бессилен. Почти, потому что

по крайней мере десятка два из них покинули место битвы

за народную свободу ( для лично товарища Штирлица ) или

без зубов ( причем без всех ) или с вывихами и

переломами.

Могучие волосатые руки бросили Штирлица в какое-то

сырое полуподвальное помещение. Мгновением позже сверху с

кряхтением свалился пастор Шлагг, приняв роль самой

невинной овечки. Сверху раздались вопли Бормана,

убеждавшего своих пленителей, что самостоятельно он

гораздо лучше упадет в подвал. Пленители не послушались.

Борман с визгом упал вниз, ругаясь по-русски и

по-немецки. Штирлиц помог партайгеноссе подняться и

вытряхнул из него пыль.

Пастор Шлагг жутко страдал в неволе. Его, он думал,

опять будут бить. Один раз он уже удостоился чести быть

больно поколоченным в застенках Гестапо ( кстати, в

управлении того же самого Мюллера ), и теперь, наверное,

ему готовилась та же участь.

-- Не боись, - сказал ему Штирлиц, вполне утешающе. Он

скрутил из листа от карманного устава Партии козью ножку

и теперь блаженствовал.

-- Не боись, здесь больно не поколотят. Они здесь

добрые...

Сверху со свистом прилетело помятое ведро, из которого

исходил довольно неприятный запах. Борман вздрогнул.

-- Кого там опять поймали ? - глухо спросили сверху.

-- Да каких-то шпионов..., - ответил ленивый голос с

некоторыми признаками рыганиями.

-- А... - вопрошавший потерял всякий интерес к

пленникам, - Опять расстреливать будут ?

-- Не знаю, - ленивый голос издал звуки тошноты. Борман

вздрогнул. - Или на расстрел, или... на фазенду...

сахарный тростник убирать...

-- Сахарный - это хорошо..., - ленивого собеседника

довольно сильно вырвало в подвал, разговор окончился.

Борман заметался по подвалу в поисках выхода, Штирлиц

равнодушно достал из глубоких галифе банку тушенки и

равнодушно открыл ее. Пастор стал молиться на

крестообразное сплетение решетки. Внезапно подвал сотряс

вопль.

-- Ве-е-есь ми-и-ир насилья мы разру-у-ушим, - пел

Штирлиц, размахивая банкой. Сверху посыпался песок.