Влад Костромин - Соскучились, диабетики?

– Знаю, знаю: оборотень овцу украл…

– Тебе хиханьки, а у нас в прошлом годе тыквенный человечек все кабачки на огороде пожрал.

– Чего? – не понял я, подумав, что ослышался.

– Тыквенный человечек. Такая тварь с головой-тыквой. Жрет кабачки, патиссоны и тыквы и ходит дергано, как марионетка на ниточках.

– Да откуда вы все это выдумали?!

– Ничего я не выдумывала, – насупилась она. – Они у нас давно появились, после Чернобыля, я еще в девках ходила. Только раньше прятались, а теперь, в кризис, обнаглели и жрут, что ни попадя, твари тыквоголовые!

Я промолчал, в голове всплыли слова матери, что Лена слегка не в себе после того, как ее, сбитую КАМАЗ-ом, пьяные врачи приняли за мертвую и отправили в морг. Ее едва не похоронили, но она очнулась на похоронах в гробу. С тех пор тетя щедро красила хной поседевшие волосы и носила репутацию слегка странной.

– Ладно, иди Сереже помоги.

Александрович разгружал в гараже багажник.

– А это что? – он потряс двумя пакетами, вынутыми из салона.

– Сапоги, от тестя покойного остались. В гараже у него были.

– Сапоги – дело хорошее. На рыбалке пригодятся.

Он был завзятым рыбаком, в аккурат, как бросил пить, сойдясь с тетей Леной, так слегка помешался на рыбалке.

– Сапоги штука нужная, – не унимался Александрович, вынимая из пакета высокие черные резиновые сапоги. – Они дорогу знают, – любовно осмотрел обновку, подняв к глазам, и внезапно расцеловал.

Не меня, сапоги расцеловал.

– Ладно, я в дом пойду, – преодолев оцепенение, сказал я.

Я поспешно выскочил из гаража и вошел в дом.

– Что там? – тетя выглянула из кухни.

В руках она держала не сковородку, а топор.

– Проходи в гостиную, – показала на видневшуюся за узким коридорчиком комнату. – Обед разогрею, выпьем за твой приезд.

Я прошел в гостиную. Громко хлопнула дверь. Дверной проем загородил Александрович с сапогами в руках.

– Са-по-ги? – голос, как и мертвенно застывшее лицо, не предвещали ничего хорошего.

– Сереж, в чем дело? – в комнату скользнула тетя.

– Да ни в чем, – словно выплюнул. – Только они оба на правую ногу… Смотри, горожанин! – сунул мне в лицо сапоги, едва не ударив ими.

– Сереж, может напялишь как-нибудь на левую-то ногу?

– Напялю?! – лицо Александровича побагровело от гнева. – Они на разный размер, дура! Один 40-го, второй – 43-й! А у меня 45-й! – со злости бухнул сапогом в стену, испачкав обои.

Лицо было уже просто оранжевое.

– Коля, нехорошая шутка получилась, – холодно сказала тетя, сверля меня взглядом. – Я понимаю, вы там, в городе своем вонючем, думаете, что мы любое говно сожрем! Где левые сапоги?!

– Да не было их!!! Я так их и нашел!!! В пакетах!!!

– Брешешь, сука!!! – он схватил меня за горло и начал душить. – Отдай сапоги!!!

– Сереж, может одноногому какому-нибудь отдадим?

– Лен, где я найду двух одноногих? Да еще и с ногами разного размера?

– Тогда да, – шагнула к нам и крепко врезала сапогом мне в затылок.

Перед глазами и так уже плыло из-за удушья, и мозг, с некоторым даже облегчением, вырубился.

Очнулся я от острой боли и жуткого крика. Своего крика, как понял, рванувшись вверх и налетев лбом на что-то твердое. На сапог в руке тети. Если это существо с заросшим седой шерстью лицом было тетей Леной. Платье точно было ее, а вот остальное…

– Не ори, племянник, – прохрипело существо и для острастки снова врезало мне по лицу сапогом. Слегка так, сломав нос. – Сам виноват.

Я огляделся, оценивая обстановку. Полная Луна молотом била в окно, освещая комнату не хуже хорошей лампы. Я лежал на столе, руки связаны под столешницей, а Александрович с надетой на голову тыквой, рвано дергаясь, будто марионетка с запутавшимися ниточками, обтесывал мои стопы топором. Или не надетой? Тыква оскалилась так, что выиграла бы на любом Хэллоуине.

– Ничего, подправит тебе Сергей ноги, сапоги впору станут, – хрипела тетя.

– За что?! – закричал я то ли от боли, то ли от страха.

– А за что твой тесть одноногих убивал? Сергей теперь может видеть смерть владельца вещи…

Тыква кивнула и довольно пророкотала, будто большой резонирующий барабан. – Он убил пятерых одноногих…

– Я же не знал!!!

– Мы все не знали, – тетя вздохнула. – И все теперь расплачиваемся за незнание: я за заколотого вилами оборотня, Сергей за убитого тыквенного человечка.

– Но я!!! Я же никого не убивал!!!

– Что делать? – тетя поставила сапог мне на грудь. – За грехи тестя тоже надо платить. Серег, заканчивай: есть охота, обед стынет.

Левую ногу снова пронзила острая боль.

После приобретения мобильного телефона жизнь Василий Петровича Сидорова переменилась. Не то чтобы слегка, а вот так круто. Раз и все! Не столько даже из-за мобильника, который не разряжался каждые полдня и в котором теперь собеседник слышал речь Василия Петровича, а из-за жены. Так одно на другое наложилось, что при покупке телефона жена воспользовалась универсальной картой банка «Накрытие», открытой банком к ее вкладу «Моя дробилка». И вклад какой-то чудной: проценты и сумма на счету нигде не зафиксированы, и карта непонятная: ежели не потратить по ней в первый месяц десять тысяч рублей, то не вернут пятисот рублей, взятых за обслуживание. А если наоборот потратить, то вернут и плюсом, бонусом, как ныне говорится, три процента кешбека, то бишь, триста рублей с тех самых десяти тысяч.

Жена Василия Петровича просто заболела идеей вернуть свою кровную пятихатку и заполучить от «Накрытия» заветный кешбек. Видно, от супруга заразилась бережливостью. Тратила она, тратила и вдруг… как гром среди ясного неба, как в июле снег на голову. Пошла в травмпункт с больным ногтем, а полупьяный врач, путающий право с лево, ничтоже сумняше выдрал ей ноготь на большом пальце ноги. Жена позвонила Василию Петровичу, скромно вкушавшему ужин из банки просроченного цыпленка в собственном соку, найденной на помойке возле оптового склада.

– Василий, ты можешь забрать меня из больницы? – жена спросила без предисловий, благо теперь Василий Петрович тоже хорошо слышал собеседника в новой трубке. – Я на третьем этаже, возле кабинета 322.

– Могу. А что случилось?

– Мне ноготь вырвали.

– Это как? – растерялся Василий Петрович.

Перед мысленным взором Василия Петровича возникла картина, как злые гестаповцы пытают усталого пионера-героя, вырывая ему ржавыми пассатижами ногти. Неужели недофинансированная отечественная медицина дошла до такого?

– Что ты молчишь? – забеспокоилась трубка.

– Думаю.

– О чем тут думать? – голос супруги опасно зазвенел металлом. – Заберешь или нет?

– Заберу, – обреченно вздохнул Василий Петрович.

– И не жидись, такси закажи!