Владимир Титов - Одна нога здесь… Книга третья

Вожди не поверили мне, и прислали разом всех своих дочерей в жилище, где меня временно разместили. Восемь красивых девушек разделись тотчас, как вошли. Горели жировые светильники и я смог разглядеть все. Глаза разбежались от этого обилия грудей и прочих округлостей. О, Аматэрасу, только ты знаешь, как мне удалось не подать и признака волнения. За кожаным пологом заиграла музыка, и они принялись танцевать! Было это не столь красиво, как пляшут наши воспитанные девушки, не столь утонченно, но в их движениях была бездна первозданного желания и столько естественной грации, что я был готов жениться на всех сразу и немедленно. Я безуспешно твердил себе, что это варвары, то есть, дочери варваров. Что они чумазые, они не знают как вырастить бонсай и как соорудить икебану. Что им не ведомы правила сложения хайку и танка. Что нравы их грубы и незамысловаты… О, зачем я это подумал?! Только представив, какие возможности обещает мне эта самая незамысловатость нравов, моя кровь вскипела, подобно гейзеру! Бедный самурай Хатэтуримо пылал почище этих треклятущих жировых светильников, что столь подробно освещали творящееся вокруг меня сладострастное безумие!

А эти темнеющие внизу животов шелковистые треугольники, манящие взор! Руки сами тянулись прикоснуться к ним, пальцы рвались пройтись по томной плоти, разглаживая и разводя в стороны нежные складочки, таящие сокрытый в глуби источник наслаждения, и я удерживал свои непослушные конечности лишь тем, что обещал в этом случае больше никогда не позволить им коснуться рукояти катаны. Щеки жаждали прильнуть к их плоским нежным животам, соприкоснуться с нависающими поверх мягкими грудями, потом соскользнуть к талии, снова на живот и ниже, ниже, ниже… Я убеждал себя, что самурай может устоять перед любым соблазном, что нет ничего выше, кроме преданности долгу (это-то тут причем?). Я воображал, что сижу в горах под струями ледяного водопада! Все тщетно, ещё чуть-чуть, и я бы стал одним из местных вождей…

Одна из девушек, самая юркая и миниатюрная, уже несколько раз словно ненароком касавшаяся своими набухшими острыми сосочками моего лица, отчего оно каждый раз словно загоралось огнем, была очень похожа на Митикоси. Вот за эту-то спасительную мысль я и уцепился, как утопающий за веревку. И сразу все как ножом отрезало! Нет, я не в том смысле, что вот так вот прям и все. Просто я тут же успокоился, найдя в ней ровно тысячу достоинств. Ну, и не прямо тут же, а постепенно, перебирая одно достоинство за другим, пока не насчитал их целую тысячу. За это время я и думать забыл о варварских красотках, возбуждающе колышущих своими прелестями прямо у меня перед глазами, такими манящими, словно специально созданными для того чтобы их жадно сжимать и… О, я опять отвлекся! Тысячу раз повторив имя Митикоси, я решил больше не открывать глаза. Дочери вождей запечатлели на моем напряженном челе по скромному поцелую, что-то напоследок прощебетав.

Потом я спросил у одного из местных, что немного понимал по-ниппонски, что означала их фраза. Оказалось, они были рады, что я отказался принимать их знаки внимания, и им теперь не придётся делить ложе с каким-то неотесанным варваром. Это я-то варвар! О, Аматэрасу!»

Запись 3. «Заплатив из своих изрядных запасов рё я нанял проводника, мало-мало понимавшего по-ниппонски и по-чхонски (этим языком и я немного владел), и повозку, в которую было впряжено какое-то животное с длинными волосами на шее и сзади. Этот парень по имени Нимчыбельджан-Жамцарабо, как показало время, воистину оказался для меня драгоценной находкой. Это труднейшее словосочетание (иначе и не назовешь), которое он искренне считал своим именем, я запомнил с помощью считалки: ити, ни, сан 30 30 Раз, два, три (яп.). – Ним-чы, бель-джан; си, го 31 31 Четыре, пять (яп.). – Жам-ца, ра-бо. В зависимости от настроения он по разному переводил его. Когда был весел, говорил, что имя его обозначает «Стремительный тушкан (это такая местная длинноногая мышь) с крыльями орла». Когда грустил, сообщал, что на самом деле его имя толкуется совсем по-другому: «Сирота которому не во что даже одеться». Когда был чем-то рассержен сам на себя, то почему-то называл себя «Курдюком» (я не знаю, что это такое, кажется что-то под хвостом какого-то животного) и «Задней ногой ишака» (ишак – это животное немного меньше того, что влекло нашу повозку).

Ехать нам пришлось битых три месяца. Описывать дорогу, пожалуй, не стану. Она не была однообразной, вовсе нет! То горы, то долины, то песчаник, то соленые озера, то непроходимый лес. Но мы нигде не задерживались дольше одной ночевки. Племена попадались нам разные, то дружелюбные, то не очень. Но, оценив по достоинству мой лук и катану, которую я в таких случаях демонстративно вынимал, все они решали не трогать скромного путешественника. И я со своей стороны не имел возможности ознакомится с ними поближе. Как я уже говорил, в пути я потерял счет времени, особенно после того, как несколько (но сколько?) дней провалялся в лихорадке. Проводник, следуя моему последнему наказу, который я сделал перед тем как свалиться в лихорадке, продолжал везти меня на северо-запад. Он не только продолжил путь, хотя никто не смог бы ему помешать бросить меня одного, но и пичкал меня какими-то народными снадобьями. После того, как я встал от болезни, Нимчыбельджан показал мне несколько горшочков с вонючим варевом. А показав, выбросил их прочь. Я не стал уточнять, что это было, дабы не ужаснуться. Других же приключений о которых стоило бы упомянуть, не было.

В пути меня поддерживали благородная цель моего путешествия и награда, ожидавшая по возвращении. Моя Мити… В конце концов начались земли того народа, куда я и направлялся. До самого Синь-Бао-Го-Ро-Си-Ко Нимчыбельджан меня не повез. Его животное утомилось, и дальнейший путь мне пришлось проделать пешком. Простились мы как браться. Я подарил проводнику свой лук и скрепя сердце отправился дальше, более не оборачиваясь».

Запись 4. «На дороге я встретил много народу и имел возможность рассмотреть их в подробностях. Местные варвары сильно отличаются от племен, встречавшихся мне прежде. Они белолицы, но предпочитают скрывать свой вид под косматыми бородами, совершенно такими же, какие носят и наши дикари с дальних островов, живущие рыбной ловлей. Впрочем, я их (местных дикарей, а вовсе не наших) понимаю, ибо здешние зимы это… Это нельзя описать, но ниппонцу я бы предложил представить, что однажды у порога его хижины намело бы целую Фудзияму снега!

Варвары дружелюбны, этого у них не отнимешь. Если у нас подозрительного чужака бдительные селяне немедленно сдали бы ближайшему представителю власти, то здесь ни одна живая душа не поинтересовалась откуда я такой прибыл, с какой целью и есть ли у меня верительные грамоты? А ведь я весьма отличался от них едва ли не во всем! Для того, чтобы меньше привлекать к себе внимания мне пришла в голову идея замаскироваться. Я обменялся с первым встречным варваром, отдав за его жалкие обноски своё шелковое кимоно, пусть и потершееся в дороге, но уж куда лучше того, что получил. А потом из купленного же по пути льна соорудил себе вполне пристойный парик и накладные усы с бородой. Катану я обмотал каким-то тряпьем и стал использовать вместо дорожной палки. Старательно копируя походку моего старенького учителя по владению катаной Яосицукоми, так же шаркая и сурово хмурясь неизвестно чему, я полностью преобразился в почтенного старца, которому все уступают дорогу и всяко стараются помочь, ибо старых летами здесь весьма уважают.