Владимир Титов - Одна нога здесь… Книга вторая

– Там они… Там! Я же помню… Иду, как не идти?! Ведь должен же…

Рыжие растерянно переглянулись. Ага, не понимают, о чем говорит, – сообразил Заяц. – Послушаем дальше. Старик вдруг уставился на него, подошедшего слишком уж близко:

– Любава? Ты как здесь, откуда? Я что-то весь горю, как в огне… И пить хочется. Ты не думай, нет, я дойду. Я обязательно…

Не договорив, дед снова рухнул на постель, бессильно раскинув руки, словно подраненная птица.

– Во как! Про Любаву говорил чего-то… – растерянно произнес Белята.

– Цыц ты! – обронил усатый, кивнув в сторону Зайца.

Любава, говорите? Запомним имечко, запомним! Заметив, что оба дуболома бросают на него косые взгляды, он заторопился к двери:

– Тут непременно нужен знахарь! – громко изрек он, почти выметаясь из каморы, – И я уже немедленно за ним посылаю! Немедленно!

– Докука, эй! Докука, где ты есть, сонный тетерев? – загомонил корчмарь уже на лестнице.

Помощник отозвался со двора:

– Туточки мы. Чего надо-то?

Телега была запряжена каурой пузатенькой коняшкой по имени Многоног, на разбросанном по возку сене восседала улыбающаяся солнышку Стенька с узелком в руках, а сам Докука возился уже на передке, готовый тронуться в путь.

– Чего гомонишь? – снова спросил он у Зайца. Корчмарь рассержено засопел, выказывая недовольство столь непочтительным обращением к нему со стороны помощника. И ведь, зараза, сидит повыше него, когда он стоит на своих двоих. Стенька прыснула в кулачок. У, дурёха! Решив не обращать внимания на такое очевидное неуважение, корчмарь важно надув щеки, изрек:

– Сразу по приезду загляни к Чуричу. Скажи, что у нас постоялец прихворал, пусть съездит, посмотрит. Оплата, скажи, будет, какую спросит. И пусть…

– Я же говорил – у старика ханьская лихорадка! – перебил его Докука, – Я ему говорил, а он и слушать не захотел! – это он уже Стеньке.

– И пусть захватит свои зелья. Чего надо закупи, и его на обратном пути захватишь. Все понял? – Заяц побагровел, но ещё сдерживался. Хотя треклятые упражнения по особому дыханию из книжки «Спать у Реки Жизни» почти уже не помогали. Одно только и грело душу – увесистая добыча за пазухой.

– Понял, понял, – хмыкнул помощник. – Привезу, если он на мельнице не будет шибко занят.

Хлопнув кнутом, Докука напугал Многонога, и тот споро потрусил со двора долой.

Знахарь Чурич, обитавший в Опятичах, на самом деле был мельником. Тот же Заяц частенько по этому поводу недоумевал, как так получилось, что какой-то обычный мукомол прослыл в народе знатным лекарем. Поселившись подле Опятичей, корчмарь долгое время за глаза дразнил Чурича деревенским коновалом, и посмеивался над его лекарскими потугами, до той поры, пока не случилось ему самому свалиться с ног от простого насморка. Тут уж, хочешь, не хочешь, пришлось сдаваться на милость этого самого «коновала». Чурич старых обид припоминать не стал, и за одно посещение выходил Зайца, который, чего уж греха таить, до того худо себя чуял, что начал зачитывать Докуке своё завещание. С того раза корчмарь безоговорочно уверовал в возможности мельника, хотя так и не понял, почему тот не поменяет своё почетное ремесло, на другое, не менее почетное, но куда менее трудоемкое. А вскоре после своего выздоровления, представился Зайцу случай улицезреть и вовсе странные дела, вершимые знахарем-мельником. Ну, слухи-то разные доходили, дескать, якшается Чурич с водяным, что мельничное колесо ему крутит, в заводь к нему спускается под воду, что птичью речь будто бы разумеет, да мало ли ещё каких бабы сплетен сказывают. Если про знахарьбу Чуричеву Заяц на своей шкуре испытал, то в этакое поверить просто не мог. Не мог, а пришлось.

На тот раз в Опятичи Докука не поехал: сегодня, говорит, не мой день, ты уж сам, как-нибудь, а я за стойкой побуду. Вот ведь помощничек, бесы его бы покусали! Делать неча, пришлось самому (!) запрягать Многонога, вязать к нему оглобли телеги, тащить мешки для снеди. Многоног посматривал на корчмаря злорадно, обещая «веселенькую» езду, но Заяц пребывал в преотвратительнейшем состоянии духа, посему церемониться с животинкой не стал, а немедля пригрозил ему кнутом, и злорадности в глазах коня резко поубавилось. Тем не менее, дорога далась корчмарю нелегко, ибо телега словно нарочно наезжала на все кочки подряд. На подъезде к Опятичам Заяц увидал знахаря, переходившего дорогу ему поперек. Чурич насобирал в поле каких-то трав в лукошко, и теперь неспешно возвращался к себе на мельницу. Заяц подстегнул Многонога, решив догнать знахаря и предложить подвезти. До мельницы топать было ещё довольно далеко, и Чурич должен был безусловно согласиться. Однако, когда корчмарь приблизился на достаточное расстояние, чтобы окликнуть его, знахарь, – даже не оглянувшись! – вдруг резко воздел руку и Многоног тот же час встал как вкопанный. Заяц много раз употреблял это выражение, и вот довелось узреть, как это бывает в жизни. Конь упёрся в землю всеми четырьмя ногами, и телега даже протащила коня вперед на пару саженей, пропахав его копытами глубокие борозды. Судя по напряженной спине Чурича, было ясно, что он тоже пребывает в прескверном настроении (ну что ж за день сегодня такой!?), и разговаривать сейчас совершенно не намерен. Многоног отказывался трогаться дальше, пока чуть сутулая спина знахаря не скрылась в переулочке. Никогда прежде Зайцу не доводилось видеть такого! Уважение к Чуричу увеличилось многократно, пусть и приправленное толикой страха.

Через три часа телега показалась обратно. Докука вез опятического знахаря. Чурич был ростом повыше Зайца, изрядно худ, носил длинную узкую бороду, битую сединой, и был при изрядной плеши, притаившейся за оттопыренными ушами. Вместо обычной одежды, что принято носить промеж людей, знахарь предпочитал облачаться вне зависимости от времени года в один и одно и то же чёрное рубище, которое постоянно было перепачкан мукой всюду, где только можно. Заяц приготовил к его появлению самую лучшую из своих улыбок, и выскочил во двор с распахнутыми объятьями, дабы показать, как он рад такому гостю. Однако Чурич лишь сурово зыркнул в его сторону и поспешил внутрь, сосредоточенно размахивая узелком, который держал в руках. Перед самой входной дверью он остановился на миг, и обронил:

– Больной где?

– Так во второй каморе… – растерянно протянул корчмарь. Когда знахарь скрылся из виду, он кинулся на Докуку:

– Чего это с ним, а? Поругались вы что ли?

Докука оставил в покое мешок, который уже начал было стаскивать с телеги. Пожав плечами, принялся рассказывать:

– Сам не знаю, чего он смурной такой. Я к нему сразу заезжать не стал, решил на обратном пути его захватить. Чего, думаю, задерживаться, потом все обскажу, ну, может, подожду самую малость, пока соберет он свои пожитки, там, снадобья. Стеньку у дома ссадил, купил на ярманке чего надоть. Подъезжаю, значит, а Чурич меня уже встречает, вот как раз с узелком наготове. Откуда и узнал?! Я и рта раскрыть не успел, а он в телегу влез и говорит: Поехали. По дороге я уж и так его выспрашивал, и этак, а он молчит, как рыба. Ни гу-гу! Я ему давай излагать, что ты ему передать просил, а он все одно молчок. Ни словечка не обронил до самой корчмы. Представляешь?..