Владимир Титов - Одна нога здесь… Книга вторая

С последними словами, Докука взвалил себе на плечи мешок поздоровше, показывая, что рассказ окончен, и потопал в сторону клетей. Зайцу объяснение ничегошеньки не объяснило, и он остался топтаться во дворе, наблюдая за разгрузкой телеги. Подняться наверх и глянуть на правах хозяина заведения, как Чурич будет знахарить старика, корчмарю не доставало смелости. Ладно, мы и туточки переждем! – утешал себя Заяц, морщась, когда Докука со зверским эханьем тягал очередной груз.

Ждать пришлось совсем недолго. Чурич сбежал по лесенке, хмуря редкие брови и пожевывая губу. Пока он шёл от лестницы к стойке, Заяц с изумлением узрел на лице сельского чародея недоумение и – Боги Небесные, сохраните и оградите! – растерянность.

– Чародейство мне не в новинку, а такого со мной ещё ни разу не приключалось, – сбивчиво и непонятно начал Чурич. – Домой вчера прихожу, а там на столе узелок лежит и записка берестяная при нем. Думал, может подбросил кто? Кто в дом к колдуну-то сунется, пока хозяин в отлучке? – Чурич ухмыльнулся, и корчмарь согласно покивал. Надо думать, мельник-чародей не упускал случая попугать односельчан жутенькими чудесами, дабы жить покойно и не опасаться, что ребятня репу с огорода сворует, или гулящие парни поленницу развалят, или пьяный бездельник уволочёт выстиранные портки… – Читаю, значит, записку ту: «Милостивый сударь, в сем узелке лежат снадобья, которые скоро понадобятся моему другу – одноногому старику, что остановился в корчме на перекрестке. Там на вывеске смешные заячьи ушки изображены. Пожалуйста, когда завтра за вами заедут, чтобы его вылечить, просто отвезите этот узелок к нему и объясните, чего и по сколько нужно принять». Ну, дальше как раз и расписано, чего и поскольку. Я в узелок глянул, точно – всё то же и лежит, что указано. Причем снадобья-то какие редкие, ты бы знал! Ну и в конце: «Заранее вам признательна. Л.». Представляешь себе, какая-то Л. запросто может прислать мне узелок незнамо откуда, а я и сделать против ничего не могу! «Милостивый сударь», надо же!

Заяц незаметно усмехнулся: не «какая-то Л.», а некто Любава, знакомая нашего старика, и, судя по описанным событиям, весьма сильная ведьма.

Чурич же, тряся своей забавной бородой (даже, скорее, бороденкой – подумал корчмарь, оглаживая свою изрядную бороду лопатой), продолжал дальше:

– У себя дома чувствую себя, словно подглядывает за тобой кто-то невидимый. Присматривает, едрёнть! Задумай я, небось, из узелка того чего себе взять, так ведь эта Л. меня вмиг бы наказала. С полудня, как дурак какой, на крылечке стою, Докуку твоего дожидаюсь, чтобы скорее в корчму со «смешными заячьими ушками» отвезти узел со снадобьями вашему старику и от всей этой напасти избавиться. Ну и чего, спрашивается, она своему старику разлюбезному лично в руки узелок этот не подкинула, раз силу такую имеет? Чего через меня-то?

Заяц сочувственно покивал, даже не пытаясь представить себя в такой ситуации. А вообще, занятно ведь: узелки какие-то на столе появляются, записки там, от таинственной Любавы. Приключись бы с ним такое дело, шиш бы он испугался незнамо чего, и понес отдавать узелок. Тем более, Чурич говорит, что снадобья в узелке знатные, а стало быть, дорогие… Нда! А старик-то наш, выходит, совсем не прост. Народ какой-то за ним пасётся. Ведьма посылки ему шлёт.

– Я деда посмотрел малость, пока он в беспамятстве. Хворь какая-то, что сразу и не разобрать. С моими зельями её месяц отваживать пришлось бы, а с присланными снадобьями дня может через два полегчает. Там здоровяк какой-то, с вот такущими усами за дедом присматривал, я ему два раза объяснил чего деду давать и по сколько. Ни черта не запомнил, дубоголовый! Пришлось ему памятку набросать, благо что грамотный оказался, хотя это и удивительно. Да, и ещё! Приписка там была на обратной стороне: «А корчмарю передай, чтобы книгу непременно возвратил». Так, что ты, Заяц, с такими вещами не шути. Отдай, чего просят. Шкура, она всё ж таки дороже…

Корчмарь хотел было возмутиться гнусным наветом, даже вскинул изумленно-обиженные брови, возглас, «какая ещё книга?!» повис на языке, но Чурич уже шагал прочь со двора, возмущенно качая головой и на ходу пытаясь отряхнуть со своего чёрного долгополого рубища мучные пятна. Ушел, и даже отвезти назад не попросил! Удивительно!

Вновь предоставленный самому себе, Заяц заметался по двору. Эвон как с книгой-то выходит! Не успел прибрать, а уже назад воротить требуют. И что теперь делать прикажете? Отдавать, или нет? Отдавать жалко, а не отдать – страшновато получается. Эта ведьма возьмёт, да и сделает ему чего-нибудь нехорошего. Порча, сухота и дурной глаз… Ведьмам это, говорят, раз плюнуть, чтобы хорошему человеку жизнь покалечить. Лучше книгу пока оставить при себе, но как бы не на совсем, а как бы на время. А там посмотрим…

Оборотившись по сторонам, Заяц совершил поясной поклон, что со стороны должно было показаться странным (хорошо, что Докука не видит!), ибо во дворе никого не наблюдалось. Прокашлявшись, Заяц, непроизвольно повышая голос, обратился не знамо к кому:

– Э-э… Я насчет книги! Вы меня, должно быть, слышите сейчас, или видите, а я вот чего сказать хочу. Старик ваш болен, и народ вокруг него непонятный ошивается, а дверь не заперта. Тут, знаете, мало ли что. Всякое ж бывает, попутает кого бес, и… Вот я книгу и прибрал покамест, чтобы не пропала. Пусть у меня полежит. Под замком, оно ведь надежнее. Так что, худого не подумайте, не так всё совсем…

Ещё раз поклонившись, и испытывая стыд из-за нелепости происходящего, он поспешил внутрь корчмы. Веселая шаечка из первой каморы сидела на своем излюбленном месте в углу. Только теперь их было не четыре, а пятеро. К разбойникам присоседился щуплый мужичок, давешний белоглазый, который при свете дня уже не казался таким страшным. Как он к ним втёрся в доверие, корчмарь не мог взять в толк. Разбойники были парнями весёлыми, разухабистыми, мышцатыми (но, совершенно никакие, если сравнивать их с рыжими здоровяками из Зибуней). Белоглазый был полная их противоположность: невысокого росточка, щуплый, мрачноватый. Да ещё и с белесыми гляделками, как неоднократно уже было замечено. Однако же, вишь ты, сидит с ними, пивко попивает, разговоры разговаривает. Дивное дело: курильщик ему даже из своей самокрутки дает затянуться! Спелись, етить их…

Словно в подтверждение его мыслей, собутыльники затянули в пять глоток, что-то жалостливое и протяжное, про свою несчастливую разбойничью долю. Содержание песни сводилось примерно к следующему: невеста, связавшись с гнидой-воеводой, предала своего невинно осуждённого жениха, что всего-то шалил на дорогах, подрезая тугие кошели у проезжего народа; жених обещал, вернувшись, погубить обоих, и в этом его поддерживали остальные сидельцы, причём этот самый жених вполне осознаёт, чем все это для него закончится, и поэтому говорит товарищам, чтобы они скоро ждали его назад, а плаху заранее именует родимой матушкой. Заканчивалась песня надрывным воплем: