Зальция Ландман - Еврейское остроумие

Тут что-то шевельнулось в могильном холмике: должно быть, крот. Шлойме быстро ставит ногу на это место.

— Ты когда-нибудь научишься понимать шутки, Гитл?

Еврей, горько рыдая, идет за гробом своей жены.

— Ты что, не веришь, что вы с ней встретитесь на небесах? — пытается утешить его друг.

— Верю, — всхлипывает еврей, — потому и плачу.

В одном и том же доме живут две семьи Кон. Когда фрау Кон на втором этаже умирает, санитары, приехавшие за телом, по ошибке звонят на первый этаж.

— Господин Кон, мы за вашей женой!

Кон, обрадованно:

— Сара, готовься!

Кон видит, как его друг, погруженный в глубокую скорбь, шагает в похоронной процессии за гробом. Кон пробирается к нему и спрашивает участливо:

— Кто у тебя умер? Может, теща?

— Нет, жена, — отвечает друг.

— Тоже неплохо…

— От чего умерла ваша жена?

— Она слишком быстро жила. Когда я на ней женился, она была на пять лет моложе, чем я. А после ее смерти я обнаружил, что она на десять лет меня старше!

Еврейская жена:

— Исаак, ужасно, что я тяжело заболела как раз во время отпуска… Обещай мне одну вещь. Здесь, в Шамони, так холодно! Если я умру, похорони меня на Монмартре.

— Это будет очень дорого…

— Но ты же выполнишь мое последнее желание?

— Знаешь что? Ты сначала попробуй полежать в Шамони. А если не понравится, мы тебя перевезем в Париж!

Сара при смерти. У нее один-единственный вопрос к мужу:

— Скажи, ты мне изменял? Я хочу узнать это перед смертью.

— Ах, Сара, — вздыхает он, — как ты можешь меня даже подозревать в таком? А потом: вдруг ты не умрешь?

Менаше лежит на смертном одре.

— Сара-лебен, — говорит он жене, — меня так беспокоит, что будет с лавкой после моей смерти. Послушай, приказчик Леопольд — такой умный и старательный человек. Выходи за него…

Рыдающая Сара прерывает его:

— Не тревожься об этом, мы с Леопольдом уже обручились.

— В трех вещах, — сказал старый Кон, — можно всегда верить женщине. Во-первых, если она ничего не ест за обедом и утверждает, что не голодна, ей можно верить: значит, она еще до обеда наелась на кухне. Во-вторых, если она в сердцах называет своего ребенка "мамзер" ( незаконнорожденный), тут ей тоже можно верить: кому же знать это лучше, чем ей! В-третьих, если она умерла, ей можно верить, что она и в самом деле была больна.

— Папа, я подам в суд на этого негодяя: он назвал меня мамзером!

— Зачем подавать в суд? Просто приведи его сюда и пускай он посмотрит на твою мамочку: больше он никогда такого не скажет!

— Скажи, Леви, когда у тебя послеобеденный отдых?

— Она спит с часу до двух.

— Кто — она?

— Жена.

— Я тебя спрашивал про жену?

— Нет. Но когда она спит, у меня отдых!

— Мудрец Соломон утверждал, что все жены в мире плохи. Это неверно. Есть только одна-единственная плохая жена, но каждый уверен, что это его жена.

Крепкий мужчина притаскивает к еврею-старьевщику двух некрасивых женщин и спрашивает:

— Сколько вы дадите за мою жену и за тещу?

— И пиастра не дам.

— Договорились!

В поезде. Разговор шепотом.

— Йосель, эта дама рядом с тобой — твоя жена?

— Да.

— Зачем ты выставляешь себя на смех и тащишь эту уродину с собой в деловую поездку? Может, боишься, что ее кто-нибудь соблазнит, пока тебя нет?

— Да что ты! Просто я никак не мог решиться поцеловать ее на прощанье.

— Бог подарил мне чудесную жену! Это великолепная женщина! Дай ей Бог сто девятнадцать лет жизни! (Евреи желают друг другу прожить сто двадцать лет.)

— Почему не сто двадцать?

— Хоть годик-то я должен пожить в свое удовольствие!

Муж — жене:

— Сядь рядом со мной!

— Ты так любишь меня, Ицик?

— Нет, но так я не вижу твоего лица.

— Это правда, что ты изменил своей жене? — спрашивает теща.

— Послушайте, мамаша, у меня с женой очень близкие отношения — но этого я ей никогда не рассказывал!

— Господин Гринбаум, вчера моя жена купила у вас пальто. Я хотел бы его поменять: оно мне не нравится.

— Как вы можете говорить такое? Это же лучшая наша модель! Лучше поменяйте жену.

— Смерть супруги — это как гуляш с острой приправой: глаза плачут, а сердце радуется.

Чета Блау собирается праздновать серебряную свадьбу. Блау строит планы:

— Знаешь, Рахиль, давай все сделаем, точно как в день нашей свадьбы. Утром пойдем гулять в Городскую рощу.

— А потом? — с интересом спрашивает жена.

— Потом пообедаем у Нейгера. (Дорогой кошерный ресторан в Будапеште.)

— А потом?

— Потом поднимемся на Швабскую гору и полюбуемся панорамой.

— А потом?

— Потом пойдем в кафе, и нам будут играть цыгане.

— А потом?

— Потом пойдем домой.

— А потом? — спрашивает жена, розовея.

— А потом у меня будут болеть ноги.

Старик Мендельсон чувствует, что конец его близок, и говорит Ривке, своей жене:

— Ты ведь знаешь, что мне нравится. Сделай мне приятное, надень платье из зеленого шелка, сделай красный маникюр, найди свои перстни с бриллиантами…

— Ты что, с ума сошел? С какой стати я буду надевать сейчас платье из зеленого шелка, да еще с бриллиантами?

— Ну сделай мне одолжение!

Ривка выходит и через полчаса возвращается, шурша платьем из зеленого шелка, с красным маникюром на ногтях и бриллиантами на обеих руках. Мендельсон:

— Ах, какая ты красивая женщина! Если Господь придет за мной сейчас, может быть, он предпочтет взять тебя?

Молоденькая девушка из еврейской семьи вдруг оказывается беременной. Взбешенные родители требуют от нее назвать имя злодея. Девушка называет престарелого и богобоязненного раввина!

Весть об этом достигает ушей раввина, и он вызывает девицу к себе.

— Я ни разу в жизни в глаза тебя не видел, — говорит он ей, — как ты смеешь возводить на меня такую клевету!

— А это вовсе не клевета, а чистая правда, ребе, — настаивает на своем девушка. — Несколько месяцев назад у вас побывала моя тетушка, она жаловалась, что бездетна. Вы дали ей бутылочку с водой из Иордана и сказали, что если она попьет этой воды, то это поможет ее беде. А я из любопытства тоже отхлебнула из этой бутылочки…

— Но, дитя мое, — с облегчением внушает ей раввин, — разве ты не знаешь, что при этом еще должен быть мужчина?

— Мало что ли мужчин в нашем городе? — удивленно возражает девица.

Одного еврея случайно застали с женой другого еврея, и произошло это во время праздника Суккос, когда все правоверные евреи принимают пищу только в шалашах.

— Как тебе не стыдно! — говорит ему раввин. — Уж если тебе приспичило согрешить, ты мог бы, к примеру, покушать не в шалаше. Но вступать в любовные отношения с замужней женщиной!

Ритуально приготовленные кушанья называются кошерными, а прочие — трефными. Мясное нельзя совмещать с молочным. В сомнительных случаях дело решает раввин.