Владимир Маталасов - Мистика, да и только!

С этими словами тело полонённого многократно обвилось чем-то гибким, холодным, слизистым, сдавило его. Стало трудно дышать, и… Варфоломей проснулся весь в холодном поту и с мелкой дрожью во всём теле. Он ещё долго лежал, не смыкая век и уставившись в одну точку. Видение было до такой степени ярким, образным, красочным, что казалось, будто всё происходило наяву. Варфоломей перебрал в уме все его мельчайшие подробности и проанализировал ход привидевшихся событий. Он сделал неожиданное и смелое для себя умозаключение: приснившееся – это закодированная в подсознании реальность. А явилась она отражением необычного происшествия, приключившегося с ним полгода назад. Озарившая Варфоломея догадка, заставила приподняться его с дивана и сделать глаза квадратными.

– А что? Чем чёрт не шутит? – вихрем пронеслось в голове. – Надо бы попробовать. Вот только с кого начать?

Немного поразмыслив и приняв какое-то только ему одному известное решение, Варфоломей Аборигенович встал с дивана. В глубочайшем раздумье прошёлся несколько раз вокруг стола и проследовал в дальний угол комнаты.

– Была ни была! – решительно заявил он в пространство, заняв выгодную позицию и воспроизведя отмашку левой рукой с последующим прихлопом. – Дух Владимира Ильича Ульянова, явись!

Под самым потолком противоположного угла бесшумно засверкало множество миниатюрных молний. В их сплетении возникло нечто эфирное, невесомое, но имеющее внешние, хотя и не очень-то ясные, очертания. В следующее мгновение, как это и полагалось, Варфоломей воспроизвёл отмашку правой рукой. Хлопнув в ладоши, он воскликнул:

– Дух Владимира Ильича Ульянова, материализуйся!

Под сводами комнаты разнеслись приглушённые звуки грома. «Нечто» мелко задрожало, опустилось ближе к поверхности пола и тут же материализовалось, воплотившись в образ Владимира Ильича Ульянова.

– А вот и я! – притопнув левой ногой, прихлопнув ладонями и разведя руки в разные стороны, радостно сообщил вождь пролетарской революции и хитро подмигнул. – Здравствуйте! Как у нас, батенька, обстоят дела с призраком коммунизма, а? Бродит ли он до сих пор по Европе или же сиганул далеко за пределы европейского континента?

– Приказал долго жить, дорогой вы наш и вечно живой Владимир Ильич! – выпалил с испуга Варфоломей первое, что пришло в голову.

– Что вы такое говорите? – возмутился товарищ Ленин. – Послушайте, голубчик! Как у вас обстоят дела с коробкой передач? Всё ли в порядке?

– У меня нет автомобиля, – разгубленно отозвался хозяин квартиры.

– Я не о том, я вот о чём! – раздосадованно постучал вождь себя пальцем по лбу. – Зимний, телеграф и почта, надеюсь, до сих пор в наших уках?

– В наших, – поддакнул Варфоломей, решившись принять игру.

– В таком случае соедините-ка меня, батенька, со Смольным. Пусть распорядятся подать броневичок к подъезду. – Картавил Владимир Ильич безбожно. Особенно это касалось буквы «р», что характерно для ротацизма. – Хочу на третьей скорости ворваться в революцию. Необходимо срочно смести с лица земли всех этих провокаторов «гапонов» и политических проституток. Ни капли послабления и потворства даже в малом. Они деморализуют массы, притупляют чувства справедливости и достоинства. А это, батенька вы мой, уже чистейшей воды оппортунизм с правоцентристским уклоном. Впрочем, отыщите-ка мне заодно и человека с ружьём… А Николашку, к чёртовой бабушке! К стенке его, к стенке, сукиного сына! Однозначно и бесповоротно! Всё, что касается буржуазии и разной там контры, то, как сказал я в одном из своих поэтических сборников, «ноги ударом метким в жопу, их всех отправим мы в Европу»… Крутится, вертится шар голубой, – вдруг негромко затянул себе под нос неугомонный Владимир Ильич. – Впрочем, почему «голубой», а, например, не «красный»? Хотя, по правде говоря, по большому счёту, оба эти цвета мне как-то не импонируют, не мобилизуют, однако вселяют некоторую надежду. Кстати, дружок. Если вас не затруднит, то отыщите-ка мне мою Наденьку, а то у меня сильно упал КПД, по причине чего я временно не способен на происки интимного характера.

С этими словами Владимир Ильич плюхнулся на турецкий диван и изобразил на лице приятную улыбку с шаловливым прищуром.

– Бедная, несчастная моя Наденька! ПолЕвропы пропахала, бедолашная, в поисках оленьих рогов, которыми увешена вся наша нелегальная квартира. Я обожаю оленьи рога!

– Рога мужчину украшают, – польстил Варфоломей.

– Эх, сейчас бы ружьишко, пусть даже плохонькое, в руки, да этак по лесочку побродить, на дичь полюбоваться издали. Или, ещё лучше. С бредешком, да по озерцу, рыбки половить, ушицы наварить, как когда-то в Разливе, будучи пленником шалаша. Ну да ладно. Всё это в прошлом. А теперь, батенька, не дербалызнуть ли нам с вами по алюминиевой кружечке чайку? Как вы на это смотрите?

– На это я смотрю положительно, товарищ Ульянов, Владимир Ильич, – ответил Варфоломей. – Да вот беда: заварка вся кончилась и самого чаю в доме хоть шаром покати.

– Вот и прекрасно, батенька, вот и прекрасно. У меня появился лишний повод окунуться в самую гущу народных масс, ну и заодно чайку купить.

– Что вы, Владимир Ильич! Вам на улицу выходить нельзя ни в коем случае, – отозвался Варфоломей, натянув на лицо маску испуга и недоумения. Чего доброго наведёт шороху в округе, оправдывайся потом. – Там шпик на шпике сидит, ищейка на ищейке; повсюду жандармы и полиция рыщут, всё вас ищут, никак поймать не могут. Грозятся к стенке вас поставить.

– В таком случае я никуда не иду. Вот им! – и Владимир Ильич показал кукиш. – Идите сами, а я, так уж и быть, подожду.

Когда Варфоломей Аборигенович воротился из магазина с покупкой, то застал товарища Ленина погружённым в глубочайшее раздумье. Тот сидел, откинувшись на спинку вестфальского кресла, подперев пальцами огромный лоб, и бесшумно шевелил губами, уставившись в одну точку. Перед ним лежала высокая стопка газет и журналов, которые он, вероятно уже успел прочитать.

– А скажите-ка вы мне, любезный, – начал он, оторвавшись от огромной массы возникших вдруг вопросов и противоречивых мыслей.

Варфоломей Аборигенович понял, что Владимиру Ильичу всё известно. Это молодой человек прочёл прямым текстом в его глазах. Ильич только ищет подтверждения своим догадкам. Поэтому что-либо скрывать от проницательного ума вождя пролетарской революции было бы просто неуместно, да и глупо.

– Нынче календарь говорит нам о том, что на дворе стоит октябрь две тысячи седьмого года, – уже не прячась за выступы недомолвок и неправды, сообщил хозяин квартиры.

– Я так и знал! – в отчаянии хлопнул себя по ляжкам Владимир Ильич. – Ровно девяносто лет. Это вам не шухры-мухры! Тогда сколько же мне лет сейчас?