Борис Хайкин - На перекрёстке ностальгий. Избранное

За книгами на кухне —
Товарищи, погодки.
И первою покупкой
Стал шкаф комиссионки.

Несемся, погорельцы,
К вокзалу от вокзала.
Ржавеют наши рельсы.
Поскрипывают шпалы.

Идет дорога в гору,
И дальше – по уклону.
Для нас у семафора
Один лишь цвет – зеленый.

Мы одну одолели ступень.
И старались друг другу помочь.
Не прервется малиновый день.
Не закончится брачная ночь.

Как ты спишь! Я гляжу не дыша.
И в тревоге встречаю рассвет.
Ты все так же, душа, хороша.
И моложе на тысячу лет.

Сосновый бор, зеркальный плес.
Мне в нем – отрада.
Ведь я цветы тебе принес,
А ты не рада.

Твой образ волны на бегу
Не развенчали.
Стою на топком берегу
Своей печали.

С дорожки лунной не свернуть
В зеркальной раме.
Воды холодной зачерпнуть
И пить горстями.

Подмигивают небеса.
Влекут лукаво
Иные выси и глаза,
Моря и травы.

Очнешься – больше не зовут
Любимой руки.
Лишь по течению плывут
Цветы разлуки.

О любви, о любви, о любви
Говорили мне губы твои.
И глаза, как ее не таи,
Выдавали секреты любви.

Эти линии так хороши!
Искушения не превозмочь —
Наиграть пьесу в белую ночь, —
В две руки, в два ума, в две души.

Отыскать путеводную нить
Среди пошлости мер и весов.
Лишь бы в гамме безудержных слов
Ноту главную не упустить.

Потаенное миру явить,
И свиваться, как лозам в соку.
Причащаться, как пчелке к цветку,
Ко Вселенной высокой любви.

Стерпится – слюбится.
Сладится – стешится.
Жар поостудится.
Холод затеплится.

Неукротимая
Жажда прощения.
Ссора с гордынею.
Милость – смирению.

Воз тянем рикшами,
Леностью мечены.
Коротко стрижены
Противоречия.

Уравновешены.
Кротки до одури.
В меру утешены.
Сыты заботами.

Только в идиллии,
Где все так схвачено,
Нечто интимное
Не обозначено.

Что в прегрешениях
Свыше даруется.
Лишь в утешение —
«Стерпится – слюбится».

Я без тебя и дня не проживу.
Но даже если будем мы в разлуке,
Тебя губами, сердцем призову,
Сожму в ладонях трепетные руки.

Я по тебе ничуть не загрущу.
Грустят лишь по утерянной надежде.
А я в тебе саму тебя ищу
И с каждым днем люблю сильней, чем прежде.

Запутаюсь в шелку твоих волос.
Укроюсь с головой твоим дыханьем.
И погружаясь в терпкий омут грез,
Превозмогу оскому расставанья.

Средиземное море —
Это пенный прибой,
Где на радость иль горе —
Наша встреча с тобой.
Это тяга веками
Ко Священной земле.
И песок под ногами —
Как янтарь в хрустале.

Нам в минуты сомненья
На нелегком пути —
В кураже вдохновенья
Рвать волну на груди.
И любые напасти
Поглощает прибой,
Коль родился в рубашке,
Что из пены морской.

Мы скитаний вслепую
Избегать не вольны.
То – в пучину морскую,
То – на гребень волны.

И у пристани близкой —
Олеандры в цвету.
А у сердца – прописка
В неизвестном порту.

Не искупления прошу у Бога
Грехов, что в этой жизни несть числа.
А к светлым далям – скатертью дорогу,
И за спиной – надежды два крыла.

Пускай тебя заботы рвут на части,
Но сил достанет грезить наяву.
И я прошу не счастья, а участья
Людей, среди которых я живу.

И мне дешевых милостей не надо.
Я перед вами сердцем не солгу —
Не худо быть здоровым и богатым,
Но ведь за это вечно быть в долгу.

Я бью челом страдающим со мною,
Кто пядь за пядью чувству уступал.
Пускай любовь проходит стороною.
Дай Бог хоть раз припасть к ее стопам!

И допоздна сомкнуть не в силах вежды,
Желать врагам своим не стану зла.
Бросаю камень в озеро надежды,
Чтоб к ней дорога легкою была.

С юности, гоняя голубей, —
Будь то Киев, будь Ташкент иль Таллинн —
Если забывал я, что еврей,
Тотчас мне о том напоминали.

Кто не грешен: это ль не таил?
Я меж них – не первый, не последний.
Вечно соплеменники мои
Гнулись под хулой тысячелетней.

В прихоти сановной господа
Сирых осуждали и прощали.
Теплилась надежда, как звезда,
В их глазах, исполненных печали.

И теперь, вкусив судьбы иной,
Сталось как бы заново родиться.
Нации, порукой круговой
Меченой, мне нечего стыдиться.

Без страстей кухонных при куме
Стали мы достойней и мудрее.
Коль один запишем, два – в уме.
Двух дают за битого еврея.

Там и здесь я каждому знаком.
И что нужен людям – тоже знаю.
Если говорю я вам «Шалом!»,
То «Селем!» я подразумеваю.

Кто и впрямь в святые метит,
Кто бежит, судьбой гоним, —
В Рим, Париж, Афины, Мекку.
Я же – в Иерусалим.

Там к святыням всех религий,
Друг за дружкой по пятам,
Скинув бренные вериги,
Мир дорожку протоптал.

Там, грехи свои итожа,
И с молитвой на устах,
Всяк рукой касался ложа
Убиенного Христа.

Вот и я молился Богу.
И к Талмуду, сердцем чист,
Прикасался в синагоге,
Убежденный атеист.

Сам себя переиначил.
К той земле любовь пронес,
У Стены священной Плача
Утирая капли слез.

Колонны, камни, письмена —
Средневековья панорама.
Молчит подпорная стена
Не раз разрушенного храма.

Над ним не властвуют года.
Машины рядом не паркуют.
Идут паломники сюда,
Булыжник пятками шлифуя.

В пылу душевной простоты,
Взывая к Господу в печали,
Свои заветные мечты
Оставят в швах меж кирпичами.

Клочки бумаги стерпят речь
Коленопреклоненной черни.
И дворник с пейсами до плеч
Их передаст по назначенью.

Я вижу фальшь, как ясный день.
Но отчего ж, от изумленья
Напялив кипу набекрень,
Вошел в экстаз благоговенья?

С лица – икону хоть пиши.
Уже другой, не тот, что прежде,
Я тоже чистый лист души
Заполнил верой и надеждой.