Борис Хайкин - На перекрёстке ностальгий. Избранное

Над Святою землей небеса разрешаются ливнями.
И, промокнув до нитки, принять их приходится мне.
Под еврейской хупой сочетаются пальмы счастливые.
Как невольный свидетель, смотрю я на них в стороне.

На Земле праотцев с давних пор говорят не по-нашему.
Седина облаков обустроилась над головой.
В золотой листопад я по вороху листьев расхаживал,
Но в букетах цветов я не видел отрады живой.

Это кто-то другой, молодой, на моей фотографии.
Там пустынный Чак-Пак, здесь лютует Хамсин до утра.
Но об этом пятне на ветровке моей биографии
На Земле праотцев я успел позабыть не вчера.

Обживаясь в стране понемножку,
Я на землю сошел с этажей.
И завел себе дикую кошку,
Чтобы в доме ловила мышей.

Принимая, как должное, милость,
Все сметает она со стола.
Нагуляла жирок, обленилась.
И, в придачу, котят принесла.

Был мне промысел Божий неведом.
И теперь, покоряясь судьбе,
Вдоволь потчую кошку обедом,
Оставляя объедки себе.

Кошка дикая лижет мне руки.
Не видать ни мышей, ни крысят.
Даром что ли коты всей округи
Под окошком моим голосят?!

Я на Земле Обетованной,
Где от кибуца до воды
Сам страж пустынь – песок барханный,
Как лис, запутывал следы.

И, словно повесть жизни краткой,
Взахлеб листая суть страниц,
Читать пытаюсь отпечатки
Млекопитающих и птиц.

Мои следы, я знаю точно,
Вода соленая кропит.
Они – из свежих и непрочных
Среди следов когтей, копыт.

И не напрасно так умело
Следы босых усталых ног
Перечеркнул крест-накрест белый
Невозмутимый осьминог.

Первородство – под вопросом.
Но сошелся клином свет
На резце каменотеса
И скрижалях горьких лет.

Нелегко, да не впервые
Муравейники олим 1 1 Олим – репатрианты (иврит)
Шлифовали мостовые
Града Иерусалим.

Не могли они иначе,
Захлебнув морской волны.
«Сердце мудрых – в Доме плача»
И у Западной стены.

А иные по этапу,
Обживая свой шесток,
Положили глаз на Запад,
Отправляясь на Восток.

Море слева, горы справа.
Там – чужие города…
В споре истин нету правых,
Но пути ведут сюда.

Как пара теза-антитеза,
Разлад антихриста с Христом,
Как резус-плюс и минус-резус,
Как трюк рекламный – два – в одном…

Кому-то это было нужно —
Столкнуть на море корабли,
Полюсы – северный и южный,
Национальности земли.

Не привыкать с улыбкой милой
Им разделять сердца – на два.
Изобретать для смерти мира
Отраву антивещества.

Не пребываю в эмпиреях,
Не раз, не два своими бит.
Когда еврей, как зверь – с евреем…
И я тогда антисемит.

Приставкой «анти» мир поруган.
Быть может, есть и анти-я?
Мы не сойдемся с антидругом
На параллелях бытия.

И вот вечерняя заря
Опустится на дно морское.
И ты бросаешь якоря
В забытой гавани покоя,
Планиду многих повторя,
Кого терзали быль и небыль,
Сомнений альфа и омега.
Ты не заметишь в день осенний,
Как в малой толике прозрений
Мерцает поздняя заря.
И на Земле, не знавшей снега,
Услышишь песню снегиря.

В Израиле обрел я новый дом,
Казенный, но в судьбе – не без изъяна.
А был в стране исхода тем нулем,
Что попадал в десятку на миньяне.*

В той жизни я усвоил, что еврей —
Меж званых – избранный, как говорится.
А здесь в обойме множества нулей —
Не стать мне полноценной единицей.

Видать, свой путь единственный ищи —
А промышляй работою поденной.
Но кто зажжен от пламени свечи,
При менор е не будет обделенным.

Не знал я, что уйдя, не оглянусь,
Не оправдаю дерзких ожиданий.
Зажжен светильник памяти, а грусть
Отбрасывает тень былых страданий.

Блокадный Ленинград. Седая мгла.
А память остается неизменной.
Учительницей матушка была
Там, в авиаучилище военном.

Из всех известных сызмальства примет
Дошли до нас по воле злого рока —
Прожекторы, сирены, голод, смерть,
Убежища и светомаскировка.

А я мечтал из окон над Невой
На мир в его печалях и заботах
Смотреть глазами мамы молодой,
Что четко зафиксировало фото.

Прорыв. Эвакуация. Финал.
Еще – Дорога Жизни во спасенье.
Ах, мама, как тебя я долго ждал —
Десяток лет до самого рожденья!

Вживаюсь, поседевший от забот,
В иной уклад; запал уже не тот,
Хоть отроду – бунтующей породы.
И все же брошу жребий на весы.
Судьба моя – песочные часы.
Сквозь пальцы, как песок, уходят годы.

А, впрочем, нету дыма без огня.
Нет повода на зеркало пенять,
И думать, думать – что еще случится?
Песчинки убывают без конца.
Считать потери – промысел глупца,
Начальника счетов, не ясновидца.

Коль вдуматься, в часах иная суть.
Решишь однажды их перевернуть —
Себя уже увидишь в новой роли.
Осыпаться, как встарь заведено,
А истины проросшее зерно
Перенести на опытное поле.

Рассеянный, привыкший задавать
Вопросы в ожидании ответа…
Но изредка снисходит благодать
На лоб широкий бедного поэта.

И образы подобно образам
Пути для отступленья перекрыли
В квартире, где газетно-книжный хлам
Удобрен затвердевшим слоем пыли.

Поэт, с надменным миром не в ладах,
Всегда у музы ветреной во власти,
Воистину, недаром, господа,
Тернистый выбрал путь к вершине страсти.

Ему для неприкаянной души
Нужны, как никому, улыбки ваши,
Когда с недосягаемых вершин
Спускается несолоно хлебавши.

Он – вещь в себе, что там ни говори:
Дом на замке, висят на окнах шторы.
И странная табличка на двери —
Опять ушел в себя, вернусь не скоро.

Люблю поэзию в себе
На подсознаньи, каждой клеткой.
В часы депрессии нередкой
От безысходности в судьбе.