Борис Хайкин - На перекрёстке ностальгий. Избранное

Все тверже взгляд, все пристальнее око,
А в жизни не становится ясней.
Все дальше ухожу я от истока
Бурливой речки – юности моей.

Ладьи неслись, а нынче их качает.
Бесхозные, как перышки, легки.
Как жаль, что русло полное мельчает,
Случайные питая ручейки.

Юнец безусый и бывалый дока
Монет не бросят, как заведено.
Ил донный не уносится потоком,
И оседает бременем на дно.

Лишь в детские глаза не наглядеться.
Для них – моря, и вся тут недолга.
Речушка – жизнь моя, впадает в детство
И смыслом наполняет берега.

Этот город по-прежнему молод и нов
Много весен по лунному календарю.
И доверчиво окна его теремов
В плотном нимбе тумана встречают зарю.

В этом городе детские годы прошли.
И река по течению пройдена вброд
Там, где ивы склонились до самой земли
И любуются косами в зеркале вод.

Здесь познал я цикуту бесценных потерь,
Ожиданье любви, приближенье беды.
Где бы ни был, сюда я, как раненый зверь,
Приползу на живительный запах джиды.

И, нетвердо ступив на отцовский порог,
Дернув ручку двери, как спасательный круг,
Беглым взглядом окину лежащий у ног,
Истекающий соком, душистый урюк.

Пусть опущены плечи, виски в серебре,
Лишь бы в доме светильник надежд не потух.
И неважно, когда прохрипит на заре,
Недопетый мотив деревянный петух.

А подступит к концу время жизни земной,
Погляжу на друзей, что проститься пришли,
И прилягу, на север склонясь головой,
По исходу магнитного поля Земли.

Дошли анкеты – не таи
Со времени «отца народов»,
С кем были пращуры твои
До восемнадцатого года?

Под резкий запах папирос,
Под пошлый шлягер «мани-мани»
Ты шел враскачку, как матрос,
С веселым кукишем в кармане.

Отчаянным был молодым.
Блистал осанкой, но обидно —
Мечты растаяли, как дым,
А впереди ни зги не видно.

Ты знал иные времена —
Трибуны, кресла, секретарши —
Когда горланила страна,
Чеканя шаг в бравурном марше.

Пришли прострация и страх.
Пропали втуне лоск и глянец.
А ты стоял в очередях —
Невольный вегетарианец!

Штормило, словно во хмелю.
Святое место не пустело.
Ты в такт большому кораблю
Обрюзгшее качаешь тело.

И снова ты «на якорях»,
Бывалый и несокрушимый,
Непотопляемый в морях,
Водоворотах и режимах.

Медвежья гора, ох, Медвежья гора —
Тебе только тучи да птицы – соседи.
На склонах пологих – следы от костра,
А в дымке мерещится облик медведя.

Вразрез с аксиомами правил игры,
Срываюсь с шестка, лишь вершина поманит.
И, завороженный, стою у горы,
Что бурым медведем нависла в тумане.

Ее, недоступную, с детства знавал.
И вновь, умудренного, гложет забота —
Пройти предстоит не один перевал
От горького пота до сладкого мёда.

С плачем, состраданием и пением,
С куполом, чтоб в небо голосить,
Только ли во славу и спасение
Храмы возводились на Руси?

Знатно во все стороны аукало,
Дело единения верша.
Долго, говорят, жила под куполом
Мастера мятежная душа.

Трын-трава – на все четыре стороны.
Пусто, неуютно стало в нем.
Разве навещают только вороны
Накрест заколоченный проем.

Грабили и жгли, тащили волоком…
Что же мне шумит, звенит по ком
Снятый с дюжих плеч повинный колокол
С вырванным за правду языком?

Оголенные нервы корней.
В мертвой хватке сплетенные кроны.
И бетонный форпост обороны.
О войне ли тут речь? – И о ней.

Тут грибы, что не сыщешь вкусней.
Тучность чаек, и рыба в затонах.
Холст художника, сочен и тонок,
Схватит жесткие игры теней.

На завидную стойкость дубравы
И в цветах непримятые травы
Я смотрел – насмотреться не мог.

Райский угол – сии Палестины.
Но некстати вписался в картину
Персонаж – и без рук, и без ног.