Наталья Богранд - Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах

Однако нетленный образ Те́рлицы, имя которой стало почти что нарицательным, вовремя останавливал очередную разбушевавшуюся даму и заставлял задумываться о последствиях. Видимо, эта самая Терлица, этакий Отелло в юбке, в пылу гнева погубившая себя и мужа, заразила досточтимых сударынь Посада пагубным вирусом ревности, и он продолжал поражать все последующие поколения горожанок.

Всякая ревнивая атака, зачастую, возникшая из ничего, ставила мужей буквально в тупик. Естественно, каждый припоминал за собой грешок, когда, случалось, он невзначай заглядывался на какую-нибудь соблазнительную особу женского пола, провожая её замасленным взглядом да ещё и со смачным причмоком, что, разумеется, уже считалось чуть ли не смертным грехом, так как он, якобы, «возжелал», а потому – виноват! Поэтому, припёртые к стенке смущённые мужья вначале растерянно отпирались и даже клялись, что у них «никогда и в мыслях…», но припомнив, что в мыслях все-таки бывало, терялись и краснели, будто действительно были пойманы с поличным. К примеру, Покерий, будучи человеком, безусловно, положительным и рассудительным, не приемлющим неприкрытого хамства, но умеющим быть ироничным даже к собственной персоне, наблюдая, как сосед Киприянт ссорится с супругой, только качал головой, понимая, что инициатором, как и автором драмы в семейной перепалке являлась, разумеется, ни кто иной, как сама Северина.

Покерий:Ревность – хуже чем чума!

Бабы ходят без ума.

Терлицы нетленный дух

До сих пор не стих, не стух.

Два закадычных приятеля, Лекся и Сенча, заскочив в кабак, дабы выпить по стопочки для ублажения души, также частенько поминали усопшую Терлицу и отнюдь нелестными словами, хотя это было не принято и даже грешно, ибо касалось покойницы.

Лекся:Терлица жизнь исказила —

Всё бабьё позаразила.

А мужьям одна беда —

В обороне стой всегда.

Сенча:Я, представь, устал от бурь.

Хоть ходи и очи хмурь,

Чтоб случайно не скосить

И супругу не взбесить.

Рядом тёща с подстрекачкой!

Наплела, что с ковроткачкой,

С Повелихой я кручу.

Ох, паскуду проучу!

Лекся:А ты вправду крутишь с ней?

Сенча:Во, уж я меж двух огней!

Да ты чё, от баб набрался?

Даже близь не отирался!

Та хоть не без огонька,

Мне моя милей пока.

Исключением из общего правила был всё тот же Кульбач, который самолично поддерживал в супруге огонь ревности, как поленца в печь, подбрасывая выдуманные истории про свои былые любовные романы, не все из которых, следую его туманным намёкам, были дописаны до последней точки, тем самым побуждая оскорблённую Кульбачиху к активным действиям. Видимо, следовавшая за этим достаточно бурная, ярко обставленная и выразительно разыгранная сцена, делала его жизнь более интересной и содержательной.

Во время ссор дед начинал разговаривать с супругой исключительно на вы, тем самым подчёркивая, что отныне они чужие люди, ибо вопрос развода так и не сходил у деда с языка. Всё те же соседи, Еросим и Крена, были постоянными свидетелями назревающего развода, то смеясь, то переживая за стариков.

Кульбач:Если жизнь нелепая,

Выберусь из склепа я.

С тем и обрублю хвосты я,

И ровесницу Батыя

Низвергаю как жену.

И во след не попрекну!

Раз супруга озверела,

Ситуация назрела

Ликвидировать наш брак.

Долго я терпел, дурак,

Да терпе́лка износилась.

Вам решенье огласилось.

Не препятствовать прошу!

Следом бабке оглашу.

Сама Кульбачиха совершенно равнодушно выслушивала угрозы деда о разводе и о имеющихся у деда планах на дальнейшее устройство своей личной жизни.

Кульбач:Вы меня хоть исказните,

Не обрезаны все нити.

Коль из сердца выдран клок,

Не заштопать – не чулок!

Кульбачиха:По кому-то грезишь, сохнешь,

Да никак, злодей, не сдохнешь?

Кульбач:Ссорой брак не укрепим.

По отдельности ведь спим,

Хоть лежим в одной постели.

Кульбачиха:Наши дни отшелестели!

Кульбач:Это ты не шелестишь.

Мой не умаляй престиж!

Я могу ещё вполне,

Если сласть на стороне.

Сединой я убелён,

Но душой-то юн, зелён.

Взор на прелести заточен,

Цепкий ум сосредоточен:

По нестарым вдовушкам,

Пташечкам-соловушкам,

Мысленно разбросанный.

Кульбачиха:Пень ты неотёсанный!

Кульбач:Пень был деревом когда-то.

Кульбачиха:Дак не развернуть года-то!

Вскоре жизнь вообче потухнет.

Кульбач:Мир останется, не рухнет

И без нас с тобой, милашка.

Зажились – уже поблажка!

Конечно, никакого развода не возникало, но для четы Кульбачей, для их показательных разногласий и ссор ревность была излюбленной темой, дающей возможность «горячо» пообщаться, а потом, при случае, и пожаловаться друг на друга.

Кульбач:Со своей я сколь хлестался?

Как доселе жив остался,

Прям ума не приложу!

Цельный век на том сижу,

А по сути – невиновный.

Раньше бой бывал бескровный,

Но последний – смертный бой!

От тычков я весь рябой!

Грызла ж больше месяца!

Мне теперь повеситься,

Чтобы старой угодить?

Нет, пора мне уходить,

Но не в мир иных теней,

А к молодке посмачней.

И Кульбач в который раз с удовольствием вспоминал недавний случай, когда охваченная ревностью Кульбачиха огрела спящего «изменника» чекмарём.

Кульбач:Ну, уснул, к вдове прильнув.

Кто б грешил, вот так уснув?

Но в мозгах у бабки хмарь.

Тут же разом за чекмарь,

Дури ж некуда девать,

По макушке голой – хвать,

Как кузнец по наковальне!

И словила ж нас не в спальне!

За столом сидели чинно.

Но для старой всё причина,

Чтобы мужа уличить.

Как её не проучить!

Будет новый факт в карьере!

Говорю об адюльтьере.

Еросим и Крена посмеивались над чудачествами Кульбачей, искренне любя этих беззлобных старичков. Каждое утро, после ухода бабки «по делам», кто-нибудь из соседей забегал к деду, интересуясь, всё ли у них ладно.

Еросим:Как дела? Опять раздор?

Кульбач:Что ты, милый, шутки, вздор!

Покузю́кались слегка.

Ведь перинка там мягка,

Где взбивают, не ленясь.

Еросим:Можно ль эдак жить, бранясь?

Кульбач:В ссоре истинный твой лик:

Весь ты виден, как голик —

Ни листочком не прикрыт!

Чувства вспенены навзрыд.

Издаля-то что ль виднее?

Глянь на Нилу и Минея.

Их чужая жизнь влечёт,

А своя тишком течёт

В сонной дрёме и без всплеска,

Без задорин, шума, треска.

А буквально через полчаса, когда Еросим отправился в гончарню, дед взялся развлекать Крену рассуждениями о перипетиях своей семейной жизни.