Наталья Богранд - Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах

После – червь им насладится!

Было в Посаде и своё купечество, и тоже мелкое. А кроме того здесь же проживали выходцы из крестьян, не те, от которых пошёл Посад, а теперешние, что после «воли» по большей части подались в города в услужение. Посадский философ Кульбач смотрел на это без осуждения, но и без одобрения.

Кульбач:Наступила волюшка,

Не нужно и полюшко.

Побросали люди сошки

И запрыгали, как блошки.

И хотя жители считали себя истинными горожанами, во многих дворах, кроме лошади, водилась разная живность, и каждое утро городские улочки-переулочки оглашались петушиным пением да мычанием коров. То есть посадцы, при всём стремлении выглядеть коренными горожанами, никогда не забывали, что их давние предки были «аграриями». Кульбач и на этот счёт имел своё мнение.

Кульбач:Нам судьба не подкузьмила.

Хвост деревня защемила,

Город за уши схватил,

В люд посадский превратил.

Ремесло не вяжет руки!

Город ближе всё ж к науке —

Ей и наполняешься,

Умственно меняешься.

Свои дворы с небольшими садиками, да с двумя-тремя грядками посадцы патриархально называли на церковный лад подворьями. По субботам здесь топились бани, хотя городская баня тоже имелись, а раз в 3—4 дня некоторые хозяйки, или их кухарки, по-прежнему, как в стародавние времена, пекли хлеба, несмотря на то, что в булочной у Епихона всякой выпечки было предостаточно.

И ещё должна рассказать вам по секрету об одном достаточно известном, но не столь широко афишируемом занятии посадцев – это о самогоноварении. Водился за ними такой грешок, так как все они были людьми рачительными, домовитыми и предприимчивыми. Не на продажу, а исключительно для домашнего употребления на случай праздника либо семейного торжества замечательные посадские хозяюшки готовили лёгкие и приятные на вкус наливочки из того небольшого разнообразия даров собственного крошечного садика, где произрастали ягодные кустарники, да некоторые фруктовые деревья, распространённые в данной местности средней полосы России. Мужья этих прилежных матрон слыли не менее великолепными умельцами в приготовлении других, более забористых напитков, регулярно ставя бражку, а затем перегоняя её на крепчайший самогон. Дед Кульбач с соседом Еросимом частенько обсуждали это подпольное производство, снимая пробу с только что выгнанного первача.

Кульбач:Виноделье местное

И властям известное.

Мож оно и не законно,

Но заложено исконно.

Еросим:Дак у нас сама же власть

Покутить не против всласть.

Кульбач:Русские мы – не татары,

То есть из одной опары

При чинах и без чинов

От одних идём основ.

Знакомые нам кумовья Сидорий и Евлам, чинно выпивая по какому-то случаю, рассуждали примерно так же.

Сидорий:Если ты живёшь с припасом,

То его известным часом

Завсегда найдёшь, где надо.

Мы ведь пьём не до упада!

Так я говорю, Евлам?

Евлам:Что за дурь нажраться в хлам!

Мы народец деловой,

Да с прицельной головой.

А ударишься в загул —

Две недели караул!

Сидорий:Да, при празднике любом

Дым хмельной стоит столбом.

В будни надобно стараться,

Ну а в праздники – надраться!

А иначе что за жизь?

Евлам:Белкой в будний день кружись,

Ну а праздник, кум, уважь!

Сидорий:Но умей сказать: «Шабаш!»,

Обрубая развлеченье

И опять ныряй в верченье.

Жена Евлама Феногея, поглядывая на выпивающих кумовьёв, не удержалась от издёвки.

Феногея:Празднику и дурень рад!

Только наш-то аппарат

Слишком част в употребленьи.

До зимы уж все соленьи

Поубавились в подполье.

Евлам:Не ломай, жена, застолье!

Хранились сии семейные припасы в погребах бок о бок с соленьями. Поэтому, если какому-нибудь впавшему в дремотную меланхолию мужичку хотелось как-то поднять себе настроение, взбодриться или утешиться и при этом не раздражать супругу, он мог незаметно спуститься в подпол, нацедить в ковшик первача, выпить и закусить солёным огурчиком или груздочком, выловив его из соседней кадушки. Тем не менее, при таких запасах, да при такой великой любви к застольям, горьких пьяниц в Посаде почти что не было, то есть местные мужички иногда становились таковыми на период осенних свадеб либо затяжных праздников, но уж тут, как говорится, сам Бог велел!

Сапожник Тыря в разговоре с отцом Мосеем защищал посадских мужиков, когда престарелый батя начинал сетовать, что раньше посадский народец был куда более трудолюбивым и гораздо менее пьющим.

Тыря:Выпить – это же не спиться!

Всюду сыщется тупиться,

Чтоб набраться до хрю-хрю.

Мосей:Я за это что ль корю?

Выпал случай – выпивай,

Но дела не забывай!

Тыря:Суд твой, батя, строг и скор!

Мосей:Предков видится укор.

Если те превозмогали,

А их плёткой не стегали,

То потомок разве прав?

Всё спустив, считай, украв

У наследников своих,

Обманул и тех, и их.

Одевались местные мужики солидно, хоть и без лишнего шика, но непременно имели в своей гардеробе жилет с карманчиком для часов, в то время как их жёны и дочери старались соответствовать статусу горожанок разночинского происхождения, живо перенимая модные фасоны платьев. И если уездным барышням не доставало утончённости, чтобы с изяществом носить шляпки, пелерины и перчатки, то это с лихвой перекрывалось той решительной горделивостью, с которой они пялили на себя замысловатые уборы, причём у многих имелись даже зонтики, что делало их уж совсем похожими на «столичных штучек»! А некоторые девицы шли дальше и требовали, чтобы папаши приобрели для них очки, причём не по причине недостатка зрения, но для пущей элегантности вида и с претензией на особо тонкую духовную принадлежность. Ведь они видели, как свистуновская княжна, изредка наезжавшая в своё имение Свистуновку, именуемое также Визгуновкой, и расположенное вблизи Посада, с небрежным изяществом и аристократизмом носила столь соблазнительные, просто невероятно прелестные очёчки, что делало её умопомрачительно-привлекательной и недосягаемо-загадочной. Если заботливый папенька попадался не хитрость лицемерной любимицы и всё-таки приобретал для дочери вожделенную забаву, а это, как правило, оказывалась несколько иная оптика, выглядевшая не столь презентабельно и претенциозно, но примерно из той компании очков, что можно было видеть на носу портного, сапожника либо дамы почтенного возраста, зрение у барышни моментально шло на поправку.

Покерий, обсуждая с женой Фелоньей эту странную моду, от всей души радовался, что их дочь Устья́на, слава Богу, не поддалась такому сумасшествию.