Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

— Сестра прислала из Чернигова. Там эти коляски как блины пекут. На кооперативных началах: завод «Металлист» платформы штампует, а фабрика лозовой мебели «лапти» плетет.

Пока мама говорила, Санька повернулся в своем экипаже, разодрал распашонку и закричал: «А-а-а!» Очевидно, хотел сказать: «А-а-а подать сюда черниговских ляпкиных-тяпкиных!»

Эх, и заварил же ты кашу, Алексей Васильевич, пузырь этакий! Так разошелся на Тверском бульваре, что тебя услышали в Союзглавторге. Услышали и решили проверить твое устное заявление. Вызвали в Москву дядей с тридцати и трех предприятий, кои имеют прямое отношение к детскому транспорту. И каждому наказали: приезжай со своей коляской!

Вот зрелище-то было! Торговая палата, где остановился обоз, превратилась в постоялый двор ямских бричек с вензелями, рыдванов с балдахинами, шарабанов с облучками и бляхами…

Собрались в палате знатоки-эксперты. Пришли мамы, папы, бабушки, дедушки. Посмотрели на коляски, покачали головами и сказали:

— Дальше ехать некуда!

А дяди, которые привезли коляски, покраснели, опустили глаза и покаялись:

— Виноваты. Конструкцию сняли с тарантаса. А за колер судите наших поставщиков. Дерматин дают, что тряпку, красят не то сажей, не то гуталином. В общем, из отходов мастерим коляски.

Правду, Алеша, сказали дядюшки. И даже кое-чего не договорили. Они умолчали, например, о техническом прогрессе в коляско-санкостроении. Научишься ходить — возьми бабушку за руку и загляни на Сущевский вал, в цеха Московского завода по производству летнего и зимнего детского транспорта. Только, боже тебя храни, не сломай ножку, когда будешь подниматься на голубятню или спускаться в подвал сарайчика, где размещена заводская техника! Ты увидишь поистине музейные редкости: допотопные зубила, кувалды, тиски, залатанный кузнечный мех, наковальню.

Всем этим недвижимым имуществом завод был щедро оснащен трестом… Есть, малыш, такая поговорка: «На тебе, боже, что мне негоже». Старая, как тот кузнечный мех. Но иные дяди продолжают действовать по этой поговорке. «Эка важность — детская коляска! — рассуждают они. — Сбил, сколотил — вот и колесо, сел да поехал — эх, хорошо!..» А забывают конец этого присловья: «Оглянулся назад — одни спицы лежат!»

…Не журись, однако, Алешка! Твою острую критику мы предаем широкой гласности. И будь уверен: твои меньшие братишки и сестренки получат не рыдваны с балдахинами, а чудо-коляски! У нас много хороших дядей, мастеров на все руки. Они сделают тебе и самоходный экипаж, и санки-самокатки, и ковер-самолет, на котором ты полетишь к далеким звездам!

Декабрь 1938 года. Лютует дед-мороз. Старуха зима замела снегами подмосковные поля и рощи.

На юру́, обочь Подольского шоссе, возвышается красивое белокаменное здание. Возле здания разбит диковинный табор. В сугробах стоят канцелярские столы, на столах громоздятся железные бороны, ящики с колбами, глиняные горшки, книжные полки… Ярким пламенем полыхают костры. Вокруг огней толпятся люди в тулупах.

У парадных дверей переминается с ноги на ногу дюжий детина с посохом.

— Зря, мил человек, людей морозишь, — раздается хрипловатый голос от костра. — Не откроешь засовы подобру-поздорову — сами вселимся!

— Русским языком говорю вам: пущать не велено, — отвечает привратник.

В полночь, когда табор, казалось, почил крепким сном, человек с посохом отлучился в сторожку руки-ноги обогреть.

А на рассвете парадные двери были снесены с петель. Диковинный табор перебрался в просторные кабинеты и лаборатории, пахнущие свежей масляной краской.

Январь 1939 года. Приемная начальника Главка научных учреждений Петра Петровича Головина.

— Это же вопиющее беззаконие! — горячится директор Института пчеловодства Иван Андреевич Дымарёв. — Здание наше! Мы строили, тратили деньги, готовились к приему колхозных пчеловодов, а тут — на́ тебе!.. Явились нежданные-незваные, своротили двери и самовольно оттяпали половину корпуса… На крыше, что ли, прикажете курсантов размещать?!

Помощник начальника невозмутим, как изваяние:

— Зря, товарищ Дымарёв, расстраиваетесь. Петр Петрович сказал: Институт свекловичного полеводства освободит вашу законную площадь через тройку месяцев. Посудите сами: что ему делать на Подольском шоссе? Бороновать асфальт? Придет весна — перебросим его в свекловичную зону.

Просветлевший директор пожелал помощнику начальника доброго здоровья и удалился со спокойным сердцем.

Июнь 1940 года. Возле фундамента белокаменного здания на пять с половиной шагов вширь и на целых восемнадцать шагов вдаль раскинулась свекловичная плантация. Десятка полтора научных сотрудников, кто с тяпкой, кто с лейкой и ушатом, кто с записной книжкой, осторожно ступают между чахлых растений. Рядом — вегетационный домик. Под его стеклянною крышей агрохимики и лаборанты льют воду в горшки с посевами свеклы.

То тут, то там слышится вежливое:

— Извиняюсь, я, кажется, вам на пятку наступил!

— Простите, вы у меня склянку выбили из рук!

Положительно разминуться негде!

Май 1945 года. Кабинет П. П. Головина.

Петр Петрович подписывает приказ за № 999 «О работе научно-исследовательского института свекловичного полеводства».

Пункт третий приказа категорически гласит:

«Комиссии в составе Н. П. Трезвонова, М. И. Заиграева и Пустоваленко-Драчковского в двухмесячный срок подыскать в свеклосеющей зоне соответствующую базу как место постоянного пребывания института».

Июль 1947 года. Минуло каких-нибудь двадцать шесть месяцев, и комиссия докладывает начальнику Главка: место для института найдено.

«Нами была осмотрена Рамоньская селекционно-опытная станция в 35 километрах от Воронежа. Местность представляет собой лесное урочище первозданной красоты. Станция располагает земельным массивом в тысячу гектаров, жилыми домами, лабораториями, хозяйственными постройками. Буквально у границ земель станции возвышается дворец. Этот дворец является чудесным памятником архитектуры».

Но ни живописание пейзажа, ни экскурс в область архитектурного искусства не возымели своего действия… Шли дожди, мели снега́, докладную комиссии и приказ за № 999 засыпала архивная пыль.

Свекловоды с присущей им откровенностью размышляют:

— Что нам памятник архитектуры где-то под Воронежем! В подмосковных местах памятников в тысячу раз больше! А что касается пейзажей, то сам Левитан доказал их несравненное превосходство.

За девять лет искусной волокиты институт глубоко пустил корни в Подольское шоссе. Слился с асфальтом!

Июнь 1949 года. Кануло в Лету еще двадцать три месяца. В сто сорок солнц пылал летний небосвод. Свекловоды поливали корнеплоды в горшках. Поливали из пробирок и колб, бюреток и реторт дистиллированной водой, которую «выгоняли» в котельной. И вот однажды утром, в «оросительную страду», на дверях котельной появился пудовый замок. Рядом висела жестянка. На ней череп и скрещенные берцовые кости. Свекловодов обуял страх. Радости пчеловодов не было предела.