Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

Вот на такого-то закадычного бражника и нарвалась Лукерья Петровна.

Играл духовой оркестр. Гремели тосты, на столах благоухали розы. Торжество под сводами львовского универмага лилось через край.

Евгений Федотович Довбня получал диплом об окончании городского вечернего университета.

— Урр-а-а нашему дорогому директору!

А виновник торжества сидел на видном месте и недреманным оком оценивал подчиненных. «Ишь, заливаются мошенницы Ирина Турковская и Клавдия Топорец! Здорово навострились обмеривать покупателя! А чего это Вайман с такой ехидцей смотрит в мою сторону?»

Наутро директор универмага устроил товароведу аудиенцию.

— Ты что хотел сказать своей мефистофельской улыбкой, дорогой мой?

Вайман прыснул со смеху.

— Я вспомнил, как ты добыл себе диплом. Ловко! Ведь ты дороги не знаешь в университет! Ты такой же дипломант, как я Александр Македонский…

Довбню взорвало.

— Крохобор! Нищим прикидываешься, опорки на себя напяливаешь, а золото лопатой гребешь. Баста! Семь лет я жил на твоих подачках. Хватит!

— Что, совесть заговорила?! — съязвил товаровед. — Взяточником боишься прослыть?

— Молча-ать! — грохнул директор кулаком по столу. — Или половину барыша, или на чистую воду. Выбирай любое!

Товаровед язык прикусил от перепуга. Не ожидал такого оборота. Сколько лет ладили! А тут ни с того ни с сего громы-молнии! И какая муха укусила директора? Кричит, как помешанный. Того и гляди, толпа соберется.

— Не серчай, Евгений Федотович, — примирительно сказал товаровед. — На равных долях будем с тобой компаньонами. Каждую сотню — пополам, и каждый целковый — надвое. Я человек уступчивый.

Разошлись подобру-поздорову. И с того дня добычу стали делить поровну. Пролетит месяц — столько-то сотенных кредиток одному и столько же другому. Добавок к зарплате. А премии — само собой. Насчет премий в универмаге не скупились…

Шли дни, месяцы, годы.

И вдруг гроза среди ясного неба. Пропал Вайман… Словно в воду канул. Ни на работе, ни дома не объявляется. Растаял, как дым от папиросы.

Жена товароведа на людях подчеркнуто тяжко вздыхает.

— За чужой юбкой погнался. Молодую облюбовал. Бросил меня, старуху.

— Да кому он нужен, твой брандахлыст! — возмущались соседки. — У него уже мешки под глазами.

— Теперь такие мужчины в моде, — не сдавалась Серафима Ицаковна.

— Ой, что-то ты темнишь, старая! Никак, следы заметаешь?

А как ей было не заметать, когда по пятам за товароведом уже шли работники Прокуратуры СССР. Лев Абрамович петлял, как заяц от охотника. Долго колесил он по городам и весям. Наконец выбрал укромный уголок, залег в нору и притаился…

Нашли! Взяли за ушко́ и вытащили на солнышко.

— Нехорошо, гражданин, удирать от родных пенатов! Некультурно!

А беглец с места в карьер:

— Это все он, Довбня. А я что? Жил, как воробушек. Склюю зернышко и сыт.

— И сколько же зернышек вы положили в тайник?

— Какой тайник?! — завизжал беглый товаровед. — Это наговор на честного человека!

Чужая душа — потемки!

О чем думал мошенник, когда увязывал и прессовал хрустящие ассигнации сторублевого достоинства, одному аллаху известно. Но прессовал он их крепко. Твердокаменно! Чтоб места меньше занимали.

…Эта комната служила хозяину и кабинетом и спальней. Комната как комната. Пол, четыре стены, мебель и окно как окно. Двойные рамы, шпингалеты, подоконник. Но в подоконнике-то и оказался золотой прииск. Подоконник был пустотелый, а товаровед не терпел пустоты в своем домашнем очаге и начинил его всякой всячиной.

Когда тайник вскрыли, на паркет посыпались золото, бриллианты; спрессованные кредитки падали глухо, как кирпичи. И в дополнение ко всему — полное собрание… сберкнижек.

Перед глазами следователей и понятых стоял новоявленный миллионер.

Другой бы в обморок упал, а этот даже бровью не повел. Он раскрыл рот якобы от удивления и молча созерцал картину крушения богатства. Потом спокойно сказал:

— Видать, строители замуровали… Подсунули, чтоб погубить меня, грешного…

Тут даже дворничиха не выдержала.

— Гадина! — процедила она сквозь зубы.

Мы увидели этих жуликов на очной ставке у следователя по особо важным делам Геннадия Ивановича Дорофеева. Они готовы были зубами вцепиться друг в друга.

— Ты вор и взяточник!

— А ты мошенник и прелюбодей!

Грызлись яростно, как волки. И в этой грызне вырисовывалась омерзительная картина казнокрадства. Долгие годы под вывеской универмага орудовала целая стая закоренелых мошенников. Обмер покупателей в мануфактурном отделе приносил им солидные барыши. Немалый куш срывали хапуги на пересортице товаров. Карася продавали за порося.

Была у них еще одна золотоносная жила. Тут не крупицы, а целые самородки лежали на поверхности. Золотые россыпи! Сюда широким потоком текла «левая» продукция. Дельцы с ткацко-трикотажной фабрики гнали скатерти и покрывала, расшитые затейливыми узорами. Товар ходовой, броский! Промкомбинат тоже не хотел ударить лицом в грязь. Он отбирал «налево» самые нужные предметы. Оптовые поставщики Иван Якут и Овсей Ципенюк ловко изощрялись на этом поприще.

— Магарыч за нами! — визжали от удовольствия директор универмага и его верный товаровед.

Хапали жулики крупно и ловко. Оборот «левого» товара составил семь миллионов с гаком. Вайману достался лакомый кусочек — миллион целковых.

— Это в старом исчислении, — уточняет бывший товаровед, — а по-новому каких-нибудь сто тысяч.

И просит следователей не называть его миллионером.

…У жулика острый нюх. Он безошибочно распознает ротозея, человека равнодушного, смотрящего на все сквозь пальцы. Беспечный руководитель — это хорошая лазейка для хапуги.

Именно такой лазейкой и воспользовались Вайман, Довбня и их компаньоны. О махинациях в универмаге стало известно еще восемь лет назад. Уже тогда товаровед торговал «левой» продукцией. Его поймали за руку. Могли бы судить, но нашлась добрая душа в лице начальника управления торговли Ивана Антоновича Лимана.

— Человек и так морально пострадал, — заключил начальник. — Ограничимся выговором. Поймет. Исправится!

Пожурили и отпустили с миром. А он вернулся в свою обитель и опять за свое.

Директора универмага Довбню журили не один, а восемь раз. Вынесли ему восемь взысканий. А Довбня после каждого взыскания возвращался в магазин и продолжал свои махинации.

Недаром на всех банкетах эти махровые торгаши провозглашали первый тост за Ивана Антоновича. «Душа человек! Брра-аво!»

Гипноз лести — сильное средство. Иван Антонович, отведав его, окаменел: видеть не видел, слышать не слышал. У него под носом хапуги рвали, тащили, он же и пальцем не пошевелил.