Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

— Ну как, орлы, пасете?

— Пасем! — нестройным хором отвечают пастухи.

— А что-то пшеница примята?

— Вчера уснули, скот и того…

— Председатель бранился?

— Где ему! Он и в поле-то не показывается.

— Счастье ваше, мазурики… Ну, пока, до скорого свидания.

Лопнуло терпение у колхозников.

— Зачем нанял проходимца? — наступали они на председателя. — Почему не спросил нашего согласия? С дармоедом снюхался. На литровку водки клюнул! С наших лугов миллионы можно брать, а мы то и знаем — убытки терпим. Там потрава, тут потрава…

Пуще всего боялся Снегирев женщин. Те не стеснялись в подборе выражений. Увидят председателя в обществе Ефимова да Ивашки хромого — налетят коршунами… Бог ты мой! Однажды чуть выволочку не дали. А Ефимова-таки съездили бутылкой по голове.

В такие критические минуты председатель обычно применял свою излюбленную тактику. Когда женщины, стараясь перекричать друг друга, наседали на него, он молча скреб затылок и глядел куда-то в заокскую даль. А едва наступало минутное затишье, Снегирев прихорашивался и начинал укорять разбушевавшихся колхозниц:

— И чего раскудахтались, наседки! Вас же облагораживаю. И ваших мужей не унижаю. Пастух — это, как бы вам подоступнее разъяснить, отшельник. Человек без роду, без племени. Седьмая вода на киселе… Вы, что ж, хотите быть отшельницами? Или ваши мужья согласятся за стадом ходить с кнутом? Ой, головы садовые! Простой истины не разумеете.

— Иди, расскажи эту байку своим собутыльникам! — взрывались женщины. — А нам очки не втирай. Вон у соседей пастухи на выставке были, с лекциями в Москве выступали. А он, ишь куда гнет! «Отшельники», «безродные кисели»…

…В деревне так уж принято: цыплят по осени считают. На этот раз колхозники «Нового быта» отступили от древнего крестьянского обычая. Они не стали дожидаться осени и подсчитали своих «цыплят» в разгар лета. Баланс вышел не в пользу Снегирева.

Общее собрание гудело, как растревоженный улей. Трутню-председателю и его единомышленникам обрубили крылья. В рабочей пчелиной семье, говорят, не должно быть тунеядцев!

Был жаркий июльский полдень. Петух Асмодей, разомлев от зноя, сидел под кустом бузины и жадно глотал воздух. Не думал, не гадал он, что в этот тихий полуденный час стрясется с ним такая нелепая история, которая сделает его посмешищем для всего куриного поголовья.

В тот миг, когда Асмодей, одолеваемый дремотой, прикорнул, зоотехник Макар Хижняк подкрался из-за плетня и сгреб его в охапку. Петух отбивался, клевал похитителю руки, но все было тщетно. Макар юркнул в хату, зажал петуха между коленями, схватил с полки что-то такое блестящее и начал: чик-чик, чик-чик…

«Прощай, ферма! — невесело подумал Асмодей и закрыл глаза. — Попал кур во щи».

Но что за оказия?! Инструмент лязгает, а боли нет, только перья летят. «Уж не стрижет ли меня Макар?!» Петух робко приоткрыл левый глаз, огляделся — так и есть: стрижет, точно самого натурального барана. Уже оголил шею, спину, перебрался на крутую и гордую грудь. Тут петух не выдержал.

— Ко-ко-ко-щунство! — заорал он во все петушиное горло и так жестоко ударил крыльями обидчика, что тот уронил ножницы и опустил руки.

Полуголый петух вскочил на подоконник, с подоконника — на стол, со стола — на буфет. Зазвенела посуда, в хате закружились вихри разноцветных перьев.

Скрипнула дверь, и на пороге появилась Макарова жена Фрося. С минуту она стояла молча, ибо не могла понять, что происходит в ее собственном доме. Затем страшная мысль заставила ее содрогнуться.

— Макарушка, — ласково обратилась Фрося к мужу, — приляг на кушетку, а я за врачом сбегаю.

— Ты это на что намекаешь? — разгневанно отозвался Макар. — Я научной работой занимаюсь и прошу, пожалуйста, не мешать. Стрижка кур — дело новое, и оно будет принадлежать не кому-либо другому, а мне, Хижняку Макару Антиповичу, зоотехнику Долготрубной инкубаторной станции. Поняла ты это, дорогая моя?

Жена не ведала: Макар и впрямь решал проблему птицеводческой науки. Накануне этого события он имел обстоятельный разговор с Афанасием Петровичем Миляковым — старшим зоотехником той же инкубаторной станции. Вечером они сидели на веранде и, наслаждаясь благоуханием садов, вели разговор.

— У меня родилась заманчивая идея, — сказал Макар и пустил колечко табачного дыма.

— Что же это за идея? — поинтересовался Афанасий Петрович и тоже пустил колечко.

— Хотелось бы организовать стрижку кур.

— Это для чего же?

— Как для чего?! Ежели одна курица даст нам двадцать граммов пух-пера, то сотня голов — подушку, а тысяча — перину.

— Так-то оно так, — заколебался Миляков. — Боюсь, не осмеяли бы нас. Скажут, яиц и мяса мало даете, так на перине хотите выехать, лежебоки?!

— Дело не в этом! — успокоил его Хижняк. — Передовых птицеводов нам все равно не догнать. А новое открытие, я имею в виду стрижку, может принести нашей станции славу.

— Ну, коли так, Макар, валяй! — согласился Миляков. — Только чтоб тихо-гладко было. Без шумихи!

И Макар, засучив рукава, занялся парикмахерским ремеслом.

Остриг одну курицу — сделал первый вывод: «Перо можно сортировать на два сорта: в области живота производить стрижку как пух, с остальных областей — как перо».

Остриг другую хохлатку — сочинил новую главу будущего трактата: «Стрижка начинается с головы. Маховые перья крыльев и хвостовое оперение остаются нетронутыми. С таким же успехом можно применить стрижку к индюкам, гусям и уткам».

А когда оголил петуха Асмодея, Макар и вовсе возомнил себя патриархом птицеводческой науки. Его слог стал очень похож на хлестаковский. Иван Александрович Хлестаков, изрядно подгуляв у городничего, хвастался: «Я такой!.. Я сам себя знаю…» Желая, видимо, продолжить эту линию, Макар Хижняк дает указующее научное наставление: «Я расцениваю продажу нестриженой птицы после моего открытия как экономическое вредительство».

….Жажда славы первооткрывателя обуяла горячую натуру Макара Антиповича. Он шлет свои научные доводы во все концы республики. «Считаю мое предложение и произведенные опыты первыми в истории птицеводства. Прошу соответствующего вознаграждения».

— Может быть, Хижняк в самом деле свершил ценное открытие? — осведомились мы у птицеводов.

— Нет, — коротко ответили они, — это плод убогого ума фантазера. Не стоит обращать внимания. Каждый сам свой затылок чешет!

А Макар Антипович продолжает атаковать людей, занятых серьезными государственными делами. Обеспокоенный судьбой хохлаток, которые ходят еще в пуху, он вопит: нельзя медлить, надо стричь! Вот вам рецепт стрижки: