Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

…Когда я дописывал этот фельетон, ко мне наведался знакомый агроном Борис Винокуров. Он работает директором опытной станции в предгорьях Кавказа. Я возьми да и прочитай ему написанное. Винокуров поглядел на меня с грустью и спрашивает:

— Ты о ком это?

— То есть как о ком? — попытался пояснить я Борису Борисовичу. — О нашей школе и о ее шефе. Вон она, школа-то! Из окна видать. А через дорогу, за забором, завод-шеф. О них и речь идет.

Винокуров нетерпеливо слушал и барабанил пальцами по столу. Я хорошо знал натуру моего знакомого. Шутку он не признавал, выражался плоско и назидательно. Любил, чтоб его слушали, сам же не терпел, когда говорили другие.

— Обманывай кого-нибудь из простачков, только не меня, — обиделся Борис Борисович. — Я, конечно, понимаю твой такт. Витюшку моего ты переделал в Димку, самого меня окрестил Рыжовым, хотя я уже пятьдесят лет зовусь Винокуровым. Ну, а остальное-то у тебя шито белыми нитками. Ведь обо мне сочинено! Только зря ты, фельетонист, про конку упоминаешь. Никакой конки у нас не было и нет. Мы отдали подшефной школе сиденье от «фордзона-путиловца», ну, еще дверцу от кабины грузовика, борону «зиг-заг». Зачем же спрашивается, придумывать то, чего не было? Ко-о-нка! Других, небось, в приписке изобличаешь, а сам черт-те чем занимаешься.

Я не удержался от смеха.

— Дорогой мой Борис Борисович! Да ведь это…

— Помолчи! — оборвал он меня. — Ты высказался в своем фельетоне. Послушай теперь, что я скажу.

— Говори!

— Критика твоя, уважаемый фельетонист, направлена не по адресу. Да, да, не по адресу! Ты должен был в первую голову расчехвостить учителей. Ну, какой это учитель, если он не умеет создать иллюзию вокруг того же сиденья, которое бы в глазах школьников представлялось целостным агрегатом?! Фантазировать разучились — вот в чем беда! Выложь да положь им всамделишную машину! Этак и дурак обучит. А вы сумейте на выдумке выехать! Учителя-я…

Разобиделся Винокуров на меня. Опроверг и ушел, не попрощавшись. Даже руки не подал.

Может, и в самом деле он прав? Как твое мнение на сей счет, Димка?

Ты умеешь фантазировать?

Случилось точь-в-точь, как у Гоголя. Вы помните, что произошло на хуторе близ Диканьки в хате Солопия Черевика? Кум Цыбуля рассказывал собравшимся хуторянам жуткую историю о красной свитке. Едва он упомянул о приключениях шинкаря, как за стеной что-то хрюкнуло и несуразная свиная рожа выставилась в окно, поводя очами и словно спрашивая: «А что вы тут делаете, добрые люди?»

Суеверные хуторяне приняли означенную рожу за нечистую силу и онемели от ужаса. Кум с разинутым ртом превратился в камень. Один из храбрецов юркнул в печь и прикрыл себя заслонкою. А Черевик, будто ошпаренный, бросился на улицу и бежал без оглядки, сам не ведая куда…

К этой смехотворной истории, скажем без всяких обиняков, мы относились скептически. Дескать, такого сверхъестественного переполоха не могло стрястись даже во времена кузнеца Вакулы. Каемся, ошибались. Недавно сами стали свидетелями подобной умопомрачительной картины. И не где-нибудь на хуторе в глухую полночь, а на Всесоюзной выставке средь бела дня.

Вот как это заварилось.

Торжественный конференц-зал сверкал огнями люстр и электрических гирлянд В председательском кресле, обитом красным бархатом, возвышался Харитон Кузьмич Лысогоров, начальник управления, справа от него расположились заведующие отделами, по левую руку — методисты и прочие нетитулованные лица.

Харитон Кузьмич брал в руки грамоту, перечислял заслуги участника выставки и называл награду, коей следовало отметить экспонента.

— Кто за? Кто против? Кто воздержался? — опрашивал Лысогоров своих сослуживцев и заключал с расстановкой: — Принимается е-ди-но-гласно.

Все шло чинно и благородно, пока не настал черед свиноводческой фермы колхоза «Пламя». Не успел председательствующий объявить, что означенной ферме присуждается мотоцикл с коляской, как звякнуло стекло и в окне появилась забавная рожица делового поросенка. В зале поднялась суматоха. Загремели стулья, кто-то опрокинул кадку с пальмой, а рожица хитро щурила глаза и поводила туда-сюда розовым пятачком, будто хотела возразить: «Я против награждения».

— Что за свинство! — возмутился Лысогоров. — Чей это поросенок?

— Я знаю чей, Харитон Кузьмич, — угодливо ответил начальнику один из подчиненных, по имени Лев Харин. — И знаю, кто его науськивает!

— Кто? — грозно рыкнул председательствующий и покосился сначала направо, потом налево. — Кто?

— Лапотков и Дубровкин! — уточнил подчиненный.

— Во-о-он оно что! — протянул тот нараспев. — Ну, голубчики, уж если вы мне поросенка подложили, так я вам хавронью подкину. Вот что, Харин, разберись и доложи.

— Поросенка допросить, Харитон Кузьмич?

— Да не поросенка! — простонал Лысогоров. — Какой ты, Харин, бестолковый! Трудовую книжицу Лапоткова полистай, в анкету загляни…

— А-а! — догадался Лев Андреевич.

— Ну, то-то! — облегченно вздохнул начальник. — Заодно и Дубровкина пощупай…

…Утром Харин на цыпочках явился к Лысогорову и поплотнее прикрыл за собой дверь.

— Ну? — нетерпеливо осведомился Харитон Кузьмич.

— Осечка! — развел руками вошедший. — Уцепиться не за что.

— Размазня! Сосулька! Тебе бы лыко драть да лапти плести…

Харин виновато хлопал глазами и, переступая с ноги на ногу, лепетал:

— Лапотков — сын уборщицы, коммунист… Дубровкин — сирота, рос в детдоме… Один агроном, другой зоотехник… Дипломы име…

Но волны гнева разбушевавшегося начальника продолжали клокотать. Доводы подчиненного, словно щепки разбитого суденышка, кружились в кипящем водовороте и пропадали в пучине. Когда прокатился девятый вал, Харин опомнился и решил вставить еще словечко:

— Поросенок…

— Что поросенок?! — загрохотал Лысогоров с новой силой. — Тоже сирота? Детдомовец?

— Я не то хотел сказать, Харитон Кузьмич, — робко оправдывался Харин. — Поросенок, говорят, попал на выставку случайно.

— Кто это «говорят»?

— Да все они, Лапотков и Дубровкин. Ферма колхоза «Пламя», сказывают, отстающая и представлена у нас по ошибке. «Система отбора, говорят, порочная».

— Стоп, Харин! Стоп, стоп, стоп! Система, значит?!. Ага! Так, так… Ну и толокно же ты, Харин, кутья! С этого и надо было начинать. Си-и-с-те-е-ма! — пропел Лысогоров.

Харин выпрямился, словно ярмо сбросив с плеч. Он хорошо понимал нрав своего начальника. Покричит, мол, а потом непременно отойдет и подкинет что-нибудь. На прошлой неделе шкурку на воротник подарил, к празднику ящик винограда подослал. Из павильона, конечно, но не в этом дело. Вообще с таким начальником ладить можно.