Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

— А для того, — поясняет докладчик, — чтобы получить сравнительные данные. Иными словами, чтобы нагляднее показать эффект применения удобрений и химических средств борьбы с сорняками. Всякая теория подкрепляется опытом!

Что и говорить! Опыт поразительный. С поля-сынка сняли по пятьсот центнеров зеленой массы с гектара, а с поля-пасынка еле-еле наскребли по тридцать три, да и то не кукурузы, а сорняков. Поистине схоластика! Точь-в-точь, как в Великой Академии.

— Не выставляйте себя на посмешище такими опытами! — бросили реплику оратору.

А оратор и бровью не повел.

— Я еще раз подчеркиваю тот факт, что всякий посев любит заботливые руки.

Такому оратору, как говорится, хоть кол на голове теши, он все будет гнуть свою дугу.

Нет, не перевелись еще последователи лапутян, кои подвизались в Великой Академии. Мы дали краткий научный обзор, назвав имена только двух таких деятелей. А разве они одни толкли воду в ступе?

Конечно, было бы очень хорошо, если бы этот обзор стал последним!

Все началось с рикошета.

Прокофий Бурлаков целился в Мосякина, а попал в самого себя. Изувечить не изувечил, а шишку на лбу посадил солидную. До сих пор с синяком ходит.

— Не надо было браться за оружие! — посмеивается Мосякин. — Хотя ты теперь и стреляный воробей, но я тоже не лыком шит. Сам могу из печеного яйца живого цыпленка высидеть. Искал бы себе другую мишень, дорогой мой!

…Николай Егорович Мосякин приближался к финишу. Впереди радужным светом сияла заветная степень доктора наук. Еще рывок-другой — и он будет у цели. Николай Егорович уже зримо видел себя на пьедестале почета.

Оставалась сущая безделица, чтобы собственными руками поймать жар-птицу. Благо, витала она не за морями-океанами, а над родными уральскими просторами, таилась в колхозных и совхозных урочищах.

Коротко говоря, доценту-аграрнику недоставало фактов, которые бы одухотворили его докторскую диссертацию. Но аграрные факты, всяк знает, на городских проспектах не валяются. За ними надобно ехать в деревню, добывать на полях и фермах.

— Езжайте, Николай Егорович!

— А я уже собираюсь. Вещички укладываю. Маршрутную карту изучаю. Через денек-другой можно будет трогаться.

И вскоре друзья-товарищи по институту благословили доцента Н. Е. Мосякина в путь-дорогу. Маршрут командировки полностью отвечал диссертационной теме. А тема сама говорила за себя: «Размещение и специализация сельскохозяйственных предприятий в промышленных областях Урала». Времени на командировку отводилось двадцать восемь дней.

— Маловато! — заметил диссертант. — Я бы прибавил сюда недельки две-три из своего отпуска.

— А стоит ли тратить отпуск на это?

— Наука оплатит сторицей!

И когда Мосякин сел в машину да усадил рядом с собой сына и дочь, ректорат и вовсе растрогался:

— Истинный муж науки!

Машина взвихрила пыль и скрылась за увалом. Это событие помечено в институтском календаре четырнадцатым июля 1962 года.

Не успели коллеги Мосякина перевернуть и трех листков, как случилось диво-дивное. Какая-то неведомая сила занесла машину диссертанта далеко в сторону. Или компас отказал, или водитель не доглядел, но великая аномалия была налицо. Колеса автомобиля шелестели уже не по уральским отрогам, а по приволжской равнине.

— Да вот он, и царь-батюшка Нижний Новгород показался, — уточнил диссертант. — Веселые торжища бывали тут в старину. Ярмарками назывались. Еще Алексей Пешков народился в этом городе. Потому Горьким теперь именуется…

— Где-то недалече тут Владимирка должна быть? — полюбопытствовал кто-то из экипажа.

— О, дорога кандального звона! Ссыльных прогоняли по ней на каторгу. Теперь-то она залита асфальтом, превращена в жизненную артерию. Мы сейчас повернем на нее. Так до самой Москвы и будем дуть по Владимирке… Да, места здесь исторические!

Размечтался диссертант, созерцая сельскую жизнь через ветровое стекло. Трудно было распознать, что там мельтешило перед глазами: то ли ячмень, то ли гречка, то ли луковица, то ли репка? Зато в лесных пейзажах угадывалось что-то близкое, истинно шишкинское. Владимирские картины сменялись московскими, затем пошли калужские, брянские… А там, за седыми водами Днепра, во всей своей красе заблистал и стольный град Киев.

Для отважного путешественника и семь верст не крюк. Из Киева Николай Егорович взял курс на Львов, оттуда на Кишинев, из Кишинева — «лево руля» — и в Крым. Переправа через Керченский пролив маленько поубавила скорость. Однако по кубанским и ставропольским угодьям машина опять понеслась с ветерком.

Сорок дней и сорок ночей продолжалось это достославное путешествие. А закончилось оно в Североуральске, у парадного подъезда сельскохозяйственного института. Друзья Николая Егоровича в недоумении разводили руками:

— И как он отчитается о своей научной командировке? Эвон, сколько исколесил!

Но зря беспокоились сердечные! Кто вылепит кувшин, тот и ручку к нему приделает. Николай Егорович не стал бы нырять, если бы не умел выныривать.

Но случилось непредвиденное. Только он вынырнул, а тут, как на грех, Бурлаков под руку. Североуральский журналист. «Доброго здоровьичка, Николай Егорович! Хорошо ли вам ездилось в дальних краях?» И трах-тарарах — фельетон в газету «Звезда». А этот фельетон рикошетом от Мосякина да по автору. С того дня и пошло у Бурлакова шиворот-навыворот. Не стало человеку покоя.

Партийное бюро института принимает по фельетону решение: «Коммунист Мосякин заслуживает исключения из партии, но, учитывая признание своих ошибок, объявить ему строгий выговор с занесением в учетную карточку».

— Все мы не без греха, — комментирует Мосякин. — Партбюро тоже может ошибаться.

И отправляется к прокурору с жалобой на автора фельетона. «Я его взнуздаю, голубчика! Он у меня еще попляшет!»

А тем временем созывается общее партийное собрание института. Коммунисты критикуют доцента Мосякина и утверждают решение партбюро. Более того, ставят вопрос перед ученым советом о невозможности дальнейшего использования его на работе в институте.

— Старая песня! — машет рукой Николай Егорович. — Это проделки клеветников. Еще когда я был директором института, на меня поступило девяносто заявлений. Хотел я приструнить клеветников через суд, да неудобно было тягаться с ними.

Опять аномалия! Один Мосякин марширует в ногу, а весь коллектив института бредет, как ему заблагорассудится.

Отчеканил Николай Егорович шаг до областного суда, щелкнул каблуками и выпалил:

— Истец явился, а где ответчик? Требую категорически опровергнуть фельетон!

Суд есть суд. Он неусыпный страж законов и справедливости. Перед ним все граждане Советского Союза равны.