Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Де Пуле, Де Пуле
На журнальный базар
Носит в пестром куле
Свой домашний товар,
Слышен крик, слышен клич:
Des poulets! Des poulets! [64] Цыплята! Цыплята! (франц.). — Ред.
A разнюхай — в куле
Всё протухлая дичь.

Всех образчиков, всех красок
Он живой лоскутный ряд:
Нет лица, но много масок,
Всюду взятых напрокат.

Либерал, чинов поклонник,
Чресполосная душа,
С правыми он их сторонник,
С левым — он и сам левша.

В трех строках его вся повесть:
И торгаш, и арлекин,
На вес продает он совесть,
Убежденья — на аршин.

Она — прекрасная минувших дней медаль.
Довольно б, кажется, с нее и славы этой;
Но ей на старости проказ сердечных жаль
И хочется быть вновь ходячею монетой.

Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет,
Противу ямба, хорея злобой ужасною дышит;
Мера простая сия всё портит, по мнению Клита,
Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита.
Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит,
Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.

Вот Виля — он любовью дышит,
Он песни пишет зло,
Как Геркулес, сатиры пишет,
Влюблен, как Буало.

Арист нам обещал трагедию такую,
Что все от жалости в театре заревут;
Что слезы зрителей рекою потекут.
Мы ждали драму золотую.
И что же? Дождались — и нечего сказать,
Достоинству ее нельзя убавить весу,
Ну, право, удалось Аристу написать
Прежалкую пиесу.

Супругою твоей я так пленился,
Что если б три в удел достались мне,
Подобные во всем твоей жене,
То даром двух я б отдал сатане,
Чтоб третью лишь принять он согласился.

Бывало, прежних лет герой,
Окончив славну брань с противной стороной,
Повесит меч войны средь отческия кущи;
А трагик наш Бурун, скончав чернильный бой,
Повесил уши.

«Ах! боже мой, какую
Я слышал весть смешную:
Разумник получил ведь ленту голубую».
— «Бог с ним! Я недруг никому:
Дай бог и царствие небесное ему».

«Что ж нового?» — «Ей-богу, ничего».
— «Эй, не хитри: ты, верно, что-то знаешь.
Не стыдно ли, от друга своего,
Как от врага, ты вечно всё скрываешь.
Иль ты сердит: помилуй, брат, за что?
Не будь упрям: скажи ты мне хоть слово…»
— «Ох! отвяжись, я знаю только то,
Что ты дурак, да это уж не ново».

Покойник Клит в раю не будет:
Творил он тяжкие грехи.
Пусть бог дела его забудет,
Как свет забыл его стихи!

Пожарский, Минин, Гермоген,
Или Спасенная Россия.
Слог дурен, темен, напыщен —
И тяжки словеса пустые.

Угрюмых тройка есть певцов —
Шихматов, Шаховской, Шишков;
Уму есть тройка супостатов —
Шишков наш, Шаховской, Шихматов.
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!

Пучкова, право, не смешна:
Пером содействует она
Благотворительных газет недельных видам,
Хоть в смех читателям, да в пользу инвалидам.

Зачем кричишь ты, что ты дева,
На каждом девственном стихе?
О, вижу я, певица Ева,
Хлопочешь ты о женихе.

«Послушайте: я сказку вам начну
Про Игоря и про его жену,
Про Новгород и Царство Золотое,
А может быть про Грозного царя…»
— «И, бабушка, затеяла пустое!
Докончи нам „Илью богатыря“».

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.

Внимает он привычным ухом
Свист;
Марает он единым духом
Лист;
Потом всему терзает свету
Слух;
Потом печатает — и в Лету
Бух!

Послушай, дедушка, мне каждый раз,
Когда взгляну на этот замок Ретлер,
Приходит в мысль: что, если это проза,
Да и дурная?..

Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
Иль смерти немца Коцебу.

Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
…… грошевой солдат.

Всё пленяет нас в Эсфири:
Упоительная речь,
Поступь важная в порфире,
Кудри черные до плеч,
Голос нежный, взор любови,
Набеленная рука,
Размалеванные брови
И огромная нога!

Аптеку позабудь ты для венков лавровых
И не мори больных, но усыпляй здоровых.

Когда б писать ты начал сдуру,
Тогда б, наверно, ты пролез
Сквозь нашу тесную цензуру,
Как внидешь в царствие небес.

В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава богу —
Только что картежный вор.

Как брань тебе не надоела?
Расчет короток мой с тобой:
Ну, так! я празден, я без дела,
А ты бездельник деловой.

Князь Г. — со мною незнаком.
Я не видал такой негодной смеси;
Составлен он из подлости и спеси,
Но подлости побольше спеси в нем.
В сраженье трус, в трактире он бурлак,
В передней он подлец, в гостиной он дурак.