Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

С эфирных стран огонь похитив смело,
Япетов сын двуногих сотворил
И женский пол с мужским в едино тело
Назло богам и нам на радость слил;
Но гневный Зевс по своенравной власти,
Разбив сосуд, раскинул на две части!
Вот отчего в поре мятежных лет
Пылаем мы сойтись с своей двойчаткой.
«Здесь! здесь она!» — сон часто шепчет сладкой,
А наяву мы познаем, что нет!

Как сходен сей портрет. В нем жизнь и пламень чувства,
Он дышит, кажется, он мыслит, он глядит.
Одна беда — не говорит.
Как счастливо, что есть граница для искусства!

В портрете сем блестит искусства превосходство:
Вот все его черты, его улыбка, вид;
Ну, только что не говорит,
И тем живее сходство!

Ты говоришь, что мучусь над стихом,
Что не пишу его, а сочиняю.
В твоих стихах труда не примечаю,
Но их зато читаю я с трудом.

Критон, услужливый в душе,
В комедии своей из трех два акта сбавил.
Конечно, он и зритель в барыше,
Но как-то всё он лишний акт оставил.

За Клима духовник наш адом,
Девице бедной, мне грозит;
Но ближних он любить велит,
А Клим — живет со мною рядом.

Красавица она, я знаю, и поэт!
Но если разбираешь строго,
То видишь, что в ее твореньях красок нет,
А на лице их слишком много.

«Труды ума ты моего исчисли,
Прилежных лет благословенный плод!
И всё свое, все собственные мысли,
Везде свой слог, везде свой оборот!»
— «Всё так! Но, друг, убытчишься некстати,
Не по казне твоей такой расход.
Чтоб ты и твой читатель был богатей,
Ты на чужой живи отныне счет».

В жару холодного витийства
Ты присудил к костру шутливые стишки.
Быть так! Твои ж умрут не от чужой руки,
Но от самоубийства.

Когда Красовского отпряли парки годы,
Того Красовского, который в жизни сам
Был паркою ума, и мыслей, и свободы,
Побрел он на покой к Нелепости во храм.
«Кто ты? — кричат ему привратники святыни. —
Яви, чем заслужил признательность богини?
Твой чин? Твой формуляр? Занятья?
Мастерство?»
— «Я при Голицыне был цензор», — молвил он.
И вдруг пред ним чета кладет земной поклон,
И двери растворились сами!

Жужжащий враль, едва заметный слуху,
Ты хочешь выслужить удар моей руки?
Но знай! На ястребов охотятся стрелки.
А сам скажи: как целить в муху?

Цып! цып! сердитые малютки!
Вам злиться, право, не под стать.
Скажите: стоило ль из шутки
Вам страшный писк такой поднять?
Напрасна ваших сил утрата!
И так со смехом все глядят,
Как раздраженные цыплята
Распетушились невпопад!

Вы дети, хоть в школярных латах,
И век останетесь детьми;
Один из вас — старик в ребятах,
Другой — дитя между людьми.
Свое ж незлобие сердечно
И Феба — грех тут путать вам,
Но дети дети вы, конечно,
Незлобьем детских эпиграмм.

Клеврет журнальный, аноним,
Помощник презренный ничтожного бессилья,
Хвалю тебя за то, что под враньем твоим
Утаена твоя фамилья.
С бесстыдством страх стыда желая согласить,
Ты доказал, вдвойне кривнув душою,
Что если рад себя бесчестить под рукою,
То именем своим умеешь дорожить.

Михаил Дмитриев! Теперь ты вовсе чист:
Клеврет твой — Писарев и Каченовский — барин,
А похвалой тебе позорный лист
Скрепил Фаддей Булгарин.

Ты прав! Равны у нас движенья;
При виде низкого и злого дурака
У каждого с сердцов подъемлется рука
И опускается с презренья.

Булгарин, убедясь, что брань его не жалит,
Переменил теперь и тактику и речь:
Чтоб Грибоедова упечь,
Он Грибоедова в своем журнале хвалит.
Врагов своих не мог он фонарем прижечь,
То хоть надеется, что, подслужась, обсалит.

Педантствуй сплошь, когда охота есть,
В глаза невежд кидай школярной пылью,
В цитатах весь старайся Рим известь,
Чтоб пособить природному бессилью;
Но не острись! Приемля вчуже боль,
Мы чувствуем, твои читая шутки,
Как на руке, над ними мучась сутки,
Тугим пером ты натрудил мозоль.

Ошибку у меня поймав, тотчас с улыбкой
Спешите вы о ней трубить в трубы молвы;
Согласен! Я пишу с ошибками… Но вы,
Вы вряд не пишете ль ошибкой.

Сорвавшейся с пера ошибкою моею
Живете, скромники, вы несколько уж лет;
Я вашей трезвости ценить пример умею
И каюсь, что с меня больших вам взяток нет;
Но критикам верней ваш навык хлебосольный,
И с вашего стола для жадных их потреб
От щедрой глупости к несчастным сердобольный
Идет насущный хлеб.

Пред хором ангелов семья святая
Поет небесну благодать,
А здесь семья земная
По дудке нас своей заставит всех плясать.

В журналах наших всех мыслителей исчисли.
В журналах места нет от мыслей записных;
В них недостатка нет, но в мыслях-то самих
Недостает чего-то: мысли.

Недаром, мимо всех живых и мертвецов,
Он русским гением пожалован в Париже,
Отделкой языка, сказать и я готов,
Он к Сумарокову из всех новейших ближе,
А творчеством, огнем и полнотой стихов
Он разве малым чем Хераскова пожиже.

Друзья, не станем слишком строго
Творенья Глинковы судить.
Стихи он пишет ради бога,
Его безбожно не хвалить!

Кто будет красть стихи твои?
Давно их в Лете утопили;
Иль их, забывшися, прочли,
Иль, прочитавши, позабыли!