Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Хвостов на Пинде — соловей,
Но только соловей-разбойник,
В сенате он живой покойник
И дух нечистый средь людей.

Картузов другом просвещенья
В листках провозгласил себя.
О времена! О превращенья!
Вот каковы в наш век друзья!

Картузов — сенатор,
Картузов — куратор,
Картузов — поэт.
Везде себе равен,
Во всем равно славен,
Оттенков в нем нет:
Худой он сенатор,
Худой он куратор,
Худой он поэт.

Один Фаон, лесбосская певица,
Тебе враждой путь к морю проложил;
Другой Фаон, по смерти твой убийца,
Тебя в стихах водяных потопил.

Бесстыдной клеветой в народе
Картуш живых всех перебрал;
Теперь в бесстыдном переводе
Он Пиндара оклеветал.

Отечество спаслось Кутузова мечом
От мстительной вражды новейшего Батыя,
Но от твоих стихов, враждующих с умом,
Ах! не спаслась Россия!

Между Харибдою и Сциллой
Немилосердный рок Россию волновал,
Погибшую ждал плен унылый,
Спасенную — ее Мизинцев с песнью ждал.

Ариста гроб ты здесь, прохожий, видишь,
Не говори: бог с ним! Ты бога тем обидишь.

Российский Диоген лежит под сею кочкой:
Тот в бочке прожил век, а наш свой прожил с бочкой.

Излучистым путем к фортуне достигая,
Змеин! ты наконец за труд свой награжден.
В твои хранилища бежит струя златая,
Услужников толпа, друзьями окружен, —
И жизнь среди утех спокойно протекает.
Теперь тебе ничто быть честным не мешает!

«Зачем в трагедии, недавно сочиненной,
Где Фирсис свой талант приносит в дар вселенной,
Так часто автор сей велит трубам трубить ?»
— «Зачем? Смешной вопрос! — Чтоб зрителей будить».

Моей рукой ты ранен был слегка,
Дружок! тебе остаться бы при этом;
Но вздумал ты почтить меня ответом —
Зарезала тебя твоя рука.

Кто вождь у нас невеждам и педантам?
Кто весь иссох из зависти к талантам?
Кто гнусный лжец и записной зоил?
Кто, если мог вредить бы, вреден был?
Кто, не учась, других охотно учит,
Врагов смешит, а приближенных мучит?
Кто лексикон покрытых пылью слов?
Все в один раз ответствуют: Шишков!

Шишков недаром корнеслов;
Теорию в себе он с практикою вяжет:
Писатель, вкусу шиш он кажет,
А логике он строит ков.

Уездный врач Пахом в часы свободы
От должности убийственной своей
С недавних пор пустился в переводы.
Пахом! Дивлюсь я твердости твоей:
Иль мало перевел в уезде ты людей?

В комедиях, сатирах Шутовского
Находим мы веселость псалтыря,
Затейливость месяцеслова
И соль и едкость букваря.

Напрасно, Шутовской, ты отдыха не знаешь,
За неудачами от неудач спешишь:
Комедией друзей ты плакать заставляешь,
Трагедией ты зрителя смешишь.

Когда затейливым пером
Забавник Шутовской, шутя, соседов ссорил,
Сам не на шутку он, бог весть за что, повздорил
С партером, вкусом и умом.

«Коварный», «Новый Стерн» — пигмеи,
Они незрелый плод творца,
Но «Полубарские затеи» —
Затеи полного глупца.

Напрасно говорят, что грешника черты
Доносят нам, как он раскаяньем замучен;
Смотрите, как румян и тучен
Убийца «Сироты»!

Вольтер нас трогает «Китайской сиротой»
И тем весельчаков заслуживает пени;
Но слезы превратил в забаву Шутовской:
Он из трагедии удачною рукой
Китайские поделал тени.

С какою легкостью свободной
Играешь ты в стихах природой и собой,
Ты в «Шубах», Шутовской, холодный,
В «Водах» ты, Шутовской, сухой.

Когда при свисте кресл, партера и райка
Торжественно сошел со сцены твой «Коварный»,
Вини себя, и впредь готовься не слегка.
Ты выбрал для себя предмет неблагодарный:
Тебе ли рисовать коварного портрет!
Чистосердечен ты, в тебе коварства нет,
И каждый, кто прочтет твоих трудов собранье
Или послушает тебя минуты две,
Увидит, как насквозь: в душе вредить желанье
И неспособность в голове.

«Каков ты?» — «Что-то всё не спится,
Хоть пью лекарство по ночам».
— «Чтоб от бессонницы лечиться,
Отправься к Липецким водам».

«Каков ты?» — «Пламя потаенно
Жжет кровь мою назло врачам».
— «Чтоб исцелиться совершенно,
Отправься к Липецким водам».

Зачем Фемиды лик ваятели, пииты
С весами и мечом привыкли представлять?
Дан меч ей, чтоб разить невинность без защиты,
Весы, чтоб точный вес червонцев узнавать.

Сбылось мое пророчество пред светом:
Обмолвился Гашпар, и за мои грехи
Он доказал из трех одним куплетом,
Что можно быть дурным поэтом
И написать хорошие стихи.

«Неможно отказать в достойном фимиаме
Творцу таких красот,
И Шаховской в своей последней драме
Был совершенный Вальтер Скотт».
— «Потише! Не совсем! Чтоб был вернее счет,
Из похвалы твоей я лишнее откину
И помирюсь на половину».

Когда беседчикам Державин пред концом
Жилища своего не завещал в наследство,
Он знал их твердые права на желтый дом
И прочил им соседство.