Виталий Ручинский - Возвращение Воланда или Новая дьяволиада

– Если вы в Дом литераторов, то прежде подумайте, как вы туда проникните? – сказал клыкастый, возвращая папку.

Якушкин пожал плечами. Черт его знает, как?..

– Не беспокойтесь, я позвоню, чтобы вас пропустили. Назовете свою фамилию тамошней Церберше…- Разгоряченный Якушкин ничуть не удивился слову «Церберша», произнесенному клыкастым. А ведь на него он, и только он, имел несомненное авторство.

– А то и сам подскочу, – обнадежил неожиданный доброхот на прощанье.

Якушкин поблагодарил за участие и заботу и, плохо соображая, что с ним происходит, выбежал на улицу.

Трудно вообразить, что Якушкин, с его эрудицией не распознал в незнакомце в пенсне на шнурочке и курортной (пусть не жокейской) шапочке, явившемся ему на бульваре, – озорного гаера и наглого враля Коровьева! Чуть раньше – невозможного проказника, черного кота Бегемота. А позже, в булочной Филиппова, в знатоке и любителе кофе – еще одного булгаковского героя, Азазелло. Ведь Якушкин совсем-совсем другое, нежели бравый Перетятько. Тот хоть и сделался впоследствии полноправным и даже влиятельным членом писательского союза, но в жизни не читал романа «Мастер и Маргарита». Оттого и привел его в изумление говорящий кот Бегемот! Якушкин же, мало сказать, читал роман – перечитывал его множество раз, знал почти наизусть… Остается предположить, что чересчур уж был озабочен он собственными проблемами, вот и изменила ему врожденная наблюдательность.

Давно уже засела у меня в голове крамольная идея – а что бы появиться вновь в Москве Воланду со всею его свитой? Никак не мог я от нее отделаться, хотя, признаюсь, гнал прочь. Но тут состоялось у меня знакомство… вы не поверите – с самим Якушкиным. При каких обстоятельствах, о том речь впереди. Он-то и рассказал мне многое, что я успел поведать читателю и что еще предстоит. Взялся я за собственное сочинение с чистой совестью, поскольку Якушкин ни о каком сочинительстве больше и слышать не хотел. Сведениями, у него почерпнутыми, он предоставил мне право распоряжаться, как мне будет угодно.

…Предвижу, могут посыпаться со всех сторон упреки на автора. Как посмел он, негодник, прикоснуться своими лапами к булгаковскому творению? Отвечаю заранее: не смею равнять себя с гением. Но и поделать с собой ничего не могу. А там будь что будет!

Мы покинули Сутеневского и Урванцева, когда они изловили левака и отправились в Дом литераторов, чтобы там отужинать. Тому имелась целая предыстория.

«Какая там предыстория?» – воскликнет иной смекалистый читатель. Драматурга цепляют в качестве обыкновенного «карася». Он обязан поить и угощать заведующего литературной частью театра в призрачной надежде снискать его благосклонность и добиться решительного перелома в проталкивании своей пьесы на театральные подмостки. Вот и вся «предыстория»!

Не торопись, сынок! Не торопись, смекалистый читатель! «Карасевую» мотивировку не станем полностью сбрасывать со счетов, но предыстория – была!

Для освещения ее мне придется хотя бы эскизно обрисовать умонастроения, свойственные нашей творческой интеллигенции. Скажем так, некоторой ее части. Чем она более всего озабочена? Собственным самовыражением? Эстетическими проблемами? Гражданской позицией? Или, может, судьбою замороченного вконец народа?

Ох, уж эти умонастроения!..

О чем свидетельствует обкусанный бессонной ночью угол подушки? Или лихорадочный блеск в глазах во время таинственных и конфиденциальных переговоров по телефону? А при их благоприятном исходе исполнение на манер американских индейцев победного танца «орла» – не на людях, в собственном кабинете? Что, наконец, главное в этих устремлениях? В чем их доминанта? (Я не удержался и употребил это модное сегодня словечко.)

А в том состоит доминанта, чтобы вырваться за границу!

Не насовсем, упаси Господи! Мы не какие-нибудь отщепенцы или евреи. На ограниченный срок. На месяц, на неделю, на пару дней – но вырваться. И не за свои кровные, не в туристскую поездку, где тебя на цепи водят по достопримечательностям, а исключительно за чужой счет: за государственный или еще чей, какая разница?

Не подумайте, что тут исключительно меркантильная мотивировка: привезти магнитофон с видешником или же обнову для повторно смененной супруги. Пусть и это гоже. Но главный кайф состоит в другом: в том, что именуется словом престиж.

Встретишься в вестибюле творческой организации с коллегой по перу. Или по театральному процессу. Или по киношному. Он тебе: «Что-то, старичок, давненько тебя не видно, уж не хвораешь ли?» А ты ему небрежно (обязательно небрежно): «А я в Испанию мотал по творческому обмену: Мадрид, Толедо, Кордова…» Слова-то какие!

Ни с чем не сравнимое, хотя отчасти и садистское наслаждение наблюдать, как у «коллеги» лезут на лоб клочковатые брови, как пробуждается завистливым блеском потухший взгляд. «Рад за тебя», – выдавливает он с трудом. А ты, чтобы распластать его, добить, добавляешь: «Замечательная страна! Гойя, Эскуриал, коррида… Теперь вот к скандинавам собираюсь, жду визы…»

Не дай Бог тому коллеге, когда он вернется домой, проболтаться собственной жене. Ой, что тут поднимется! Кошмар и ужас в последней степени! Жена примется форменным образом истреблять его за преступное бездействие. Какие-то, понимаешь, проходимцы и бездари мотаются по всему миру, а он, народный талант, жемчужина, ценнейшее достояние страны и широкой общественности, наладился ездить в Тюмень да в Сыктывкар с целью изучения жизни лесорубов и нефтяников! К черту Сыктывкар! К черту лесорубов!.. Жена силой вытолкнет его из дома, не дав спокойно отобедать. Напялит шляпу на облысевшую его голову. А он будет лепетать ей: «Да-да, ты совершенно права»…

Забросит тот коллега всякое творчество. Начнет без устали обивать пороги высоких кабинетов, разных там иностранных комиссий. Везде будет напоминать о невероятных собственных заслугах, но вот по непонятной причине обойден заграничными поездками, где же социальная справедливость?.. Что ж, пожелаем ему удачи.

По части заграничных поездок Аркадий Михайлович Сутеневский в прежние времена считался середнячком. Хотя и старался ладить с властями. Сутеневский регулярно проталкивал на сцену пьесы, которые обучали зрителя высокой коммунистической морали. Рабочие в тех пьесах единодушно отказывались от всяких премий. Инженеры в плодотворном сотрудничестве с наукой разрабатывали прогрессивную рецептуру легированных сталей. И революционную тематику не оставлял Сутеневский без внимания. В одном из спектаклей рабочие с молотками, женщины в косынках, вооруженные красногвардейцы, а также и матросы ходили целый акт по сцене кругами с красными знаменами, искали дорогу в светлое будущее. А в центре данного хоровода стоял Ильич и с присущей ему мудростью вносил в маршрут определенную корректировку.