Виталий Ручинский - Возвращение Воланда или Новая дьяволиада

– Чувствительно вам благодарен! – воскликнул незнакомец, выхватывая монету. – А сейчас прошу простить, меня на Патриарших прудах клиент ожидает…- И повернувшись к проезжей части, крикнул: – Эй, троллейбус! А ну притормози, братец!

Троллейбус тронулся с остановки у театра и набирал ход. Как вдруг его сильно тряхнуло на рытвине в асфальте. Дуги соскочили с проводов, и троллейбус встал. Отворились двери. Водитель вылез, чтобы приладить дуги к проводам. А незнакомец, пользуясь открывшейся внезапно возможностью, рысью побежал садиться. На бегу он оборачивался и посылал Якушкину воздушные поцелуи. Он забежал за троллейбус и наверняка успел в него вскочить. Водитель успешно восстановил дуги на проводах. Когда троллейбус тронулся, незнакомца уже не было видно. Троллейбус увез его в направлении Арбата, где, если ему верить, он родился и вырос.

А Якушкин побрел по бульвару к Пушкинской площади.

Смертельно не хотелось ехать домой. Там его встретит Лена с двухлетним Мишкой на руках. Если, конечно, не успела его уложить. Лена и спрашивать ничего не станет, по его глазам поймет, что потерпел он очередное фиаско. Потом на кухне, за чаем, она приступит к осторожным уговорам. Почему бы ему не вернуться в НИИБИОФИЗ? Или еще куда попробовать определиться по профилю. Ведь специалист он, каких еще поискать: отличные руки, английским свободно владеет, имеет компьютерную подготовку. Главное, подальше от этой проклятой литературы. Одни от нее огорчения и никакой радости.

Лена его любит. Понимает с полуслова. И человек порядочный. Но даже ей, любящей и все, кажется, понимающей, не объяснишь: тот, кто отравлен словно наркотиком, этим странным занятием, тот, кто увидел однажды рассказ, напечатанный под своей фамилией, тому, видно, излечиться не дано…

Бульвар кончился. Якушкин спустился в подземный переход под улицей Горького, переименованной в Тверскую. Поднялся наверх на противоположной стороне. У редакции «Московских новостей» толпился народ. Здесь в любое время велись бурные политические дискуссии. На все лады крыли верховную власть и отдельных ее представителей. Якушкин потолкался, послушал. Решительные речи ораторов, а также предлагаемые ими дерзкие проекты государственного переустройства настроили его на смелый лад. «Позвоню-ка я Сутеневскому домой, выскажу этому мерзавцу все, что я о нем думаю!» – такая пришла ему в голову идея.

Он снова вынул кошелечек. Там, как обычно, довольно было «двушек». В многотрудном процессе пристраивания собственных произведений Якушкину часто приходилось звонить по телефону различным людям, от которых это самое пристраивание вроде бы зависело. Дома у него телефона не было, никак не подходила очередь. Поэтому «двушки» для телефонов-автоматов он неукоснительно подкапливал.

Якушкин позвонил из автомата рядом с цветочным магазином. Детский голос ответил, что папы нет дома, будет поздно. Диверсия не удалась, и вконец огорченный Якушкин побрел дальше, вниз по Тверской. У булочной Филиппова что-то заставило его замедлить шаг. За стеклянной витриной он увидел очередь в кафетерий и вспомнил, что с утра ничего не ел. День прошел в беготне, из одной редакции в другую. В одной не оказалось нужного человека. В другой, хоть таковой и оказался, но был занят, принимал делегацию писателей из африканской страны, а после должен был вместе с нею мчаться куда-то на прием. В третьей попросили еще недельку срока, поскольку заняты были выпуском очередного номера и не успели прочитать… И, наконец, совсем уж печальный афронт в театре. В беготне, в сплошной нервотрепке, можно позабыть, что время от времени следует отвлекаться от забот о пище духовной и подкреплять физические силы. Забыть можно, но рано или поздно желудок напомнит… И Якушкин вошел в булочную Филиппова.

Желающих подкрепиться в вечерний час набралось тут предостаточно. А куда еще пробьешься? Отшвырнут от дверей бородатые швейцары в лампасах, словно ты нелюдь какой. Да и плата за самое скромное блюдо в заведениях со швейцарами немыслимая. Якушкин терпеливо выстоял в двух очередях, сначала в кассу, затем к раздаче. Мелочи в кошельке хватило на стакан кофе со сгущенкой и булочку с марципаном.

Закусывали в булочной Филиппова стоя. Якушкину удалось протиснуться к одному из столиков. Его соседом справа оказался мордатый мужчина в огромной шапке из собачьего меха. Он набрал целую батарею граненых стаканов с кофе и гору булочек. Под столиком находился его чемодан. Мало того, что он его придерживал ногами, он еще периодически поглядывал под стол, убеждался, что чемодан цел и его пока не сперли. Якушкин определил его для себя командировочным. Отложил в памяти на тот случай, если в каком-нибудь очередном произведении понадобится отразить представителя этого сословия.

Но вот сосед слева…

Он был коренастый, плотненький. В черном драповом пальто, застегнутом доверху. На голове черный котелок, какие и теперь носят клерки из лондонского Сити. Впечатление портил желтый клык, торчащий из-под верхней губы, и бельмо на одном глазу, отчего лицо имело выражение свирепое, если не сказать, разбойничье.

Клыкастый с бельмом на глазу пил кофе, булочку себе не взял -то ли был сыт, то ли денег в обрез. В какой-то момент он задел локтем Якушкина и извинился, вежливо приподнявши с головы котелок. И тут же резко отодвинул от себя недопитый стакан.

– Ну и бурда! – возмущенно произнес он. – Я бы повесил мерзавцев, кто это сварил… Вот недавно я пил кофе в одном местечке, так уж кофе! Без дураков!

Будучи человеком любознательным, Якушкин поинтересовался, что это за местечко, где варят кофе «без дураков».

– Дом литераторов! Единственное в Москве местечко! Да еще если попросить с двойной или с тройною закруткой!..-Тут клыкастый, оказавшийся на поверку не только глубоким знатоком, но и требовательным ценителем кофе, мечтательно закатил единственный глаз.

«Он там! В ресторане Дома литераторов!» – пришла на ум Якушкину неожиданная догадка. Распаляя себя до продела, он быстренько нарисовал в воображении такую картину. Сутеневский, в кругу закадычных друзей и наверняка продажных женщин, пьет вино, раздирает руками сочного цыпленка-табака. А чтобы повеселить компанию, рассказывает презабавную историю об одном бедолаге-авторе, который, видите ли, захотел осчастливить их театр своим произведением. А Сутеневский, не будь дураком, спихнул не глядя это самое произведение Церберше…

Следуя примеру клыкастого, он решительно отодвинул от себя стакан, оставил недоеденной булочку с марципаном и бросился к выходу.

– Папочку забыли! – раздался позади голос.

Клыкастый протягивал ему оранжевую папку. Якушкин второпях оставил ее на полочке, что пониже стола, предназначенной для того, чтобы посетители могли положить туда мелкие вещи и закусывать с максимальным комфортом.